Читать книгу "Простишь — не простишь - Валери Тонг Куонг"

А я, думаешь, больше тебе обрадовалась? Мне что, полагалось любить тебя только за то, что ты вылезла у меня из живота? Любить вопреки всему, наплевав на предательство, обман, подлость, одиночество? Меня-то кто любил, поддерживал, защищал, берег? Разве я не заслуживала хоть немножко тепла? Из пустоты и отчаяния любви не выкроишь.

Все показывали на меня пальцем, шушукались за спиной. Дрянная мать. Дрянная жена. Дрянной человек. А Жака жалели. Бедненький! Он слишком хорош для нее. Даже мои родители встали на его сторону! Никто не догадывался, каким мучением было смотреть, как ты растешь, хорошеешь, смеешься… Брать тебя на руки и каждый раз чувствовать лишь отвращение и дикое раздражение. Я ведь часами наблюдала за тобой, вознося горячие молитвы, чтобы мне ниспослали хоть каплю нежности к тебе. Напрасно старалась. Растить ребенка без любви – пытка. Меня годами поджаривали на медленном огне.

Одна Селеста меня жалела. Одна Селеста мне помогала. Одна Селеста подозревала, что отец не прав. Ей было всего двенадцать, но она уже понимала, что не всегда виновен тот, у кого в руке нож.

Двенадцать лет! Роковая черта, опасный возраст. Будто нас сглазил кто. Селесте было двенадцать, когда мы разошлись. Мило двенадцать, и он в коме. Ты, Маргерит, – проклятье нашей семьи.

Сегодня утром я прощалась с домом всерьез. Я не просто уходила, я решила расстаться с ним, передать его Селесте. На пороге обернулась и увидела, как внук сидит за столом над тетрадью и грызет карандаш. За этим же столом, покрытым той же клеенкой с безвременниками, розовыми осенними крокусами, сидела моя любимая двенадцатилетняя доченька и тоже грызла карандаш.

Мы сказали ей, что отныне будем жить врозь. Жак хотел, чтоб она уехала с ним. Мол, ей ни в чем не будет отказа, полнейшая свобода, никаких проблем и забот.

– Ни ограничений, ни запретов, я полностью тебе доверяю, – вкрадчиво нашептывал он. – Ты уже не ребенок. Тебе нужно больше времени уделять себе, своим занятиям. А младенец станет кричать, будить тебя по ночам, волей-неволей придется приспосабливаться к его режиму, возиться с ним… Зачем тебе это?

Едва ли его заботило счастье Селесты. Скорее хотелось насолить мне. Раз придуманное им будущее не могло осуществиться, Жак решил и мое сгубить. Гениальный и простой план: забрать старшую дочь, а меня оставить с Маргерит одну. Пусть праведники как сыр в масле катаются, а грешники маются и каются.

Вот только Селеста спутала ему все карты. Не поддалась, хоть он ей посулил подарить мотороллер на четырнадцатилетие. Не пожелала расстаться с сестренкой, так и заявила напрямик:

– Либо ты берешь нас обеих, либо я остаюсь.

Миг моего горького торжества.

Если б Селеста знала, из-за чего мы развелись, осталась бы она со мной или нет?

Вскоре после рождения Маргерит я предложила Жаку рассказать нашей старшей всю правду. Ей ведь уже двенадцать, к тому же она не по возрасту взрослая и рассудительная. Я боялась, что потом мы увязнем во лжи и не выпутаемся. Однако Жак настаивал на общепринятой версии событий под предлогом, что отступать уже поздно: мы и так заврались.

Он перенес филиал своей страховой компании в другую провинцию и поселился неподалеку, выкупив целый этаж старинного особняка. Часть каникул Селеста непременно проводила у него. Отец так и не купил ей мотороллер. Потому что я пригрозила, что лишу его права опеки, если он подвергнет опасности жизнь дочери. Зато завел чудесного лабрадора цвета меда. Селеста назвала его Джесси и с тех пор не знала, как выразить папе благодарность и преданность. Пришлось и мне взять котенка, чтоб уравнять наши шансы.

Правда, через пару недель выяснилось, что у Маргерит ужасная аллергия на кошачью шерсть. Бедная Селеста заливалась слезами, когда мы с ней вынужденно отнесли котенка в приют. Жак и прежде не брал к себе младшую, говоря, что мужчины не умеют обращаться с малышами. А теперь у него появился особенно веский аргумент: вдруг собачья шерсть тоже провоцирует аллергию? Нельзя же отнять у Селесты Джесси!

Лино пронесся обратно в кабинет, опять-таки не говоря ни слова. Распахнул дверь настежь. Я увидела, что Селеста уже встала и собралась уходить. Она бросилась к мужу, обняла его и застыла. Он выскользнул из ее объятий, будто змей, выползающий из прежней кожи, и зашипел на меня:

– Уезжайте. Поймайте такси. Вам пора. Мы с Селестой останемся возле Мило.

Милый зять решил отделаться от меня без лишних хлопот и церемоний.

– Нет-нет, я останусь, – твердо возразила я. – Я вам еще пригожусь!

Ты же знаешь, Лино. Я столько времени отогревала Селесту, утирала ей слезы, отгоняла страхи. Не спала ночами, молилась, страдала вместе с ней. Как показало прошлое, я одна способна облегчить ее ношу. В горе мать ей необходима! Пойми же это, наконец, тиран несчастный!

– Вернитесь домой, Жанна. Мило еще долго не проснется. Вам здесь делать нечего. Мы сообщим, если появятся хоть какие-то изменения.

– Пошли, – поддакнула Маргерит. – Им лучше остаться втроем.

– Вот именно! – обрадовался Лино.

– Я могу на прощание поцеловать дочь и хоть одним глазком взглянуть на внука? Я беспокоюсь о нем не меньше, чем ты!

– Врачи утверждают с полной ответственностью: «Мило непременно очнется!»

Иногда мне кажется, что зять никак не осознает одну простую истину: я правда люблю Мило! Не как продолжение Селесты, сокровище, смысл ее жизни. А потому что иначе и быть не может! Ведь он – наша радость, надежда, залог счастливого будущего, победа над тягостным прошлым. Милый, забавный, ласковый плутишка. Хитрец, что дарит мне вдруг букетик одуванчиков или плакун-травы, чтобы я не ругала его, лентяя и шалуна. Он наше ясное солнышко, наше благословение.

Я люблю Мило и боюсь за него. Боюсь, что ему сейчас больно. Что его у нас отнимут. Что он уйдет далеко и не захочет вернуться.

Я боюсь беспросветной тоски. Могильного холода. Смерти.

Я боюсь смерти, Лино!

Даже отсюда слышу писк и жужжание всех этих аппаратов. И боюсь, что он оборвется. Одним ударом. Лезвие гильотины опустится. Жизнь Мило оборвется. И наша тоже.

Я боюсь за всех нас, пойми!

Врачи утверждают с полной ответственностью… Дурак!

– Вам действительно лучше уехать, Жанна. Поверьте.

Вот уперся. Хорохорится! Доволен, что в кои-то веки победа за ним и можно покомандовать, покуражиться. Не на поле боя, в больнице, а?

Лино всегда считал меня заклятым врагом и старался переманить Мило на свою сторону.

Если я делала внуку замечание, папочка сразу же демонстративно вставал на его защиту. Хотя, видит бог, я желала мальчику только добра и поэтому заботилась о его воспитании. Куда легче промолчать, не вмешиваться, не обращать ни на что внимания. Ненависть ослепляет Лино, он не хочет признавать даже самых очевидных моих заслуг. Во время обеда, стоит мне отойти к плите, как зять передразнивает меня, хихикает, толкает сына локтем в бок… Суровый властный отец, заставляющий по сто раз переписывать упражнение из-за малейшей глупой ошибки, преображается, словно по волшебству.