Читать книгу "История московских кладбищ. Под кровом вечной тишины - Юрий Рябинин"

Правда, во второй половине 1990-х уже у северной стены Всехсвятской церкви появился новый мемориал — десяток невзрачных, безыскусно выделанных плит со всякими высокопарными сочувственными надписями о жертвах Первой империалистической и гражданской со стороны белых. На одном из крестов, установленном в память о юнкерах, потерпевших поражение от московских рабочих в боях ноября 1917 года, написан лозунг совершенно в стиле диссидентов брежневской эпохи: Мы погибли за вашу и нашу свободу. А на плите под крестом: Солдатам, офицерам, генералам России, Сербии, Бельгии, Франции, Англии, США, павшим в войне 1914–1919 годов. Первая мировая, или «Германская», как ее у нас прозвали в народе, окончилась в 1918 году 11 ноября. Во Франции, например, этот день считается главным праздником — Fete de l`Armistice. Но в 1919-ом Антанта действительно воевала. Это год наиболее активной интервенции стран сердечного согласия… в России. Выходит, за это им воздают должное нынешние ряженые «белые»?

Монумент над могилой И. А. Багратиона. Приходское кладбище церкви Всех Святых во Всехсвятском

Итак, начиная со второй половины XVIII века приходские кладбища, расположенные в черте города, перестают быть местами захоронений умерших. А их территория с тех пор используется для застройки, будто это резервные городские пустоши. Для приходских причтов бывшие кладбища, а вернее освободившиеся от могил пространства при церквах, сделались немалой статьей дохода: земля в центре Москвы всегда ценилась очень высоко, и желающих приобрести ее себе в собственность было предостаточно. Иногда бывало и так: причетники на свой счет строили возле храма на бывшем кладбище дом и затем уже выгодно продавали его. Это приносило куда больший доход, нежели просто распродавать ниву Божию по кускам. Историк церкви Н. П. Розанов так писал об этом в 1868 году: «О памятниках на кладбищах и помина не было; живой человек на могилах умерших возводил себе огромные жилища и, для основания их, беспощадно разрывал могилы, совсем не обращая внимания на то, что нарушал покой своих собратьев. На нашей памяти, при постройке двух больших домов на месте бывшей Воскресенской, на Дмитровке, церкви (снесена в 1807 г.) и недавно при сооружении огромного здания на бывшем погосте церкви Иоакима и Анны близ Пушечного двора (снесена в 1776 г.), рядом с Софийскою на Лубянке церковью, кости умерших были грудами вырываемы из земли, и прах тех, кого в свое время родственники или дружеская любовь оплакивала горячими слезами, с холодным равнодушием собирали в кули и ящики, и вывозили для общего похоронения на кладбища вне города». Единственная положительная деталь в этом отрывке, отличающая дореволюционную ликвидацию кладбищ от уничтожения их в советский период, это то, что прежде прах умерших, пусть и с холодным равнодушием, но все-таки собирали и где-то вновь хоронили. Были кости, да легли на погосте. В советское же время, если кладбище застраивалось, то грунт, выбранный экскаватором, вместе с костями, использовался затем единственно для выравнивания поверхности, там, где это требовалось, — для засыпки оврагов, всяких ложбин и т. п.

С 1750–70 годов основными местами захоронений в Москве стали общегородские кладбища. Но и при этой новой системе погребения довольно долго еще соблюдались принципы общинно-приходского единства. Ничего удивительно в этом нет — естественно, покойного, если его заслуг не достало, чтобы быть похороненным в городском монастыре, повезут на ближайшее к его приходу кладбище. Поэтому прихожан храмов, расположенных где-нибудь в Сретенской или Сущевской частях, хоронили в основном на Лазаревском или на Миусском кладбищах, прихожан басманных и лефортовских церквей — на Семеновском кладбище, замоскворецких — на Даниловском, арбатских и пресненских — на Ваганьковском. Но вместе с этим появилась новая традиция — хоронить покойных землячествами. Эта традиция возникла опять же благодаря расположению кладбищ. После отмены крепостного права, в Москву хлынули тысячи крестьян из подмосковных уездов и из соседних с Московской губерний. Обычно в Москву их гнала нужда, и родные свои места они покидали неохотно, надеясь рано или поздно вернуться. Тогда говорили: Москва — царство, а своя деревня — рай, или: хороша Москва, да не дома. Но, увы, возвратиться на родину пришлым чаще всего уже не удавалось: либо они так и не могли выбиться из нужды, и возвращаться назад им не было никакого смысла, либо, напротив, дела их шли в гору, и тогда ностальгия отступалась перед захватывающей, лихорадочной гонкой все более увеличивать капитал. Москва — кому мать, кому мачеха. Но если крестьянам — удачливым и неудачливым — не суждено уже было возвратиться домой, то они завещали хотя бы похороненными быть при дороге, ведущей в их родную землю. Так и выходило: можайских, рузских, смоленских хоронили в основном на Дорогомиловском и Ваганьковском кладбищах, сергиевопосадских и ярославских — на Пятницком, богородских, владимирских, нижегородских — на Калитниковском, серпуховских, калужских, тульских — на Даниловском. И эта традиция существовала и соблюдалась еще даже в первые советские годы.

В отличие от приходских погостов, принадлежавших единственно общине, общегородские кладбища являлись уже учреждениями государственными. И само погребение граждан из заботы приходской превратилось в проблему государственную. Московская власть вполне участливо относилась к новым городским кладбищам. В 1800 году московский гене рал-губернатор Иван Петрович Салтыков (сын сбежавшего от чумы П. С. Салтыкова), при новом разделении Москвы на полицейские части, представил епархиальному начальству «предположение», в котором он изложил необходимые условия работы кладбищ:

«1) Кладбище поручить особому смотрению местных инспекторов, т. е. частных приставов полиции той части, в которой находится кладбище;

2) Учреждение караулов на кладбищах, и копание могил производить чрез нижних полицейских служителей;

3) Для сбора и распоряжениями церковными доходами на содержание и укрепление церкви избрать старост, где оных нет, из близ живущих обывателей, людей надежных, которые бы о приходе и расходе церковного сбора, по прошествии каждой трети, представляли частным инспекторам ведомости;

4) За поведением могильщиков из нижних чинов иметь полицейским чиновникам строгое наблюдение, и чтобы они могилы рыли для каждого гроба не мельче трех аршин, а для безостановочного погребения к каждому наступающему дню имели в готовности не менее пяти могил;

5) За могилу более одного рубля не требовать. Из сего рубля 50 к. отдавать могильщикам, из другой половины выдавать одну часть на содержание церкви, а другую — священника и причта с тем, чтобы они за погребение умерших особой платы не требовали и принимали только добровольные подаяния; им же должны следовать доходы за поминовения и другие молитвословия; и

6) Миюсское кладбище, по крайней ветхости церковного на нем строения и по неимению особого священника, уничтожить».

Миусское кладбище возродилось через четверть века. А насколько это велика была плата за могилу — один рубль, можно судить в сравнении с другими ценами того времени.