Читать книгу "Нас позвали высокие широты - Владислав Корякин"

В июне в Архангельске северные белые ночи. В городе областной молодежный фестиваль, местная репетиция того, что спустя полтора месяца разразится в столице на уровне всемирного. Прямо на широкой набережной имени Ленина (всего год назад — Сталина) оркестры наяривают «Мамбо итальяно», «Бесаме мучо» и «Домино». Звуки музыки доносятся через Двину к причалам Бакарицы, где мы вкалываем в качестве грузчиков на сухогрузе «Мета», который доставит нас в Русскую Гавань. Там нам предстоит оставаться неизвестно сколько, поскольку программа Международного Геофизического года действует с 1 июля 1957 по 31 декабря 1958 года. Разумеется, в разгар полярной ночи нас никто снимать не будет — это ясно и белому медведю. Как и у наших предшественников, уходивших за моря в былые времена, у нас все впереди, и все мы молоды, ибо средний возраст участников экспедиции — всего четверть века! Вот опыта бы нам побольше, особенно полярного…

На погрузочном аврале работаем вместе с моряками и докерами, чтобы знать, в каких трюмах и в какой последовательности окажется наш груз, чтобы без паники разбираться с ним уже при выгрузке в Русской Гавани. Люди заново присматриваются друг к другу, мысленно прикидывая, с кем легче сойтись, на кого можно положиться. Для меня главное — причастность к Арктике, поэтому мне интересней общаться с Евгением Зингером (который в 1944–1945 годах зимовал в Амбарчике в устье Колымы, а позже плавал радистом на ледоколах «Северный ветер» и «Микоян») или с Зиновием Каневским, в 1955–1956 годах отзимовавшим на полярной станции в Русской Гавани. Отменным качеством обоих является бьющий через край оптимизм в сочетании с юмором, в меру соленым у Зингера и более тонким, но приправленным солидной дозой перца у Каневского: обоих наши зубоскалы побаиваются. Женя даже внешне и всем поведением напоминает незабвенного Джона Фальстафа, который, по определению своего создателя Шекспира, «молодец мужчина и, вообще, клянусь небом, боевой малый», в чем читателю предстоит убедиться неоднократно. Зиновий Каневский ближе к героям Бабеля, но с отчетливыми чертами московского интеллигента. С обоими нескучно, для зимовочной экспедиции что надо.

Начальник нашей экспедиции тоже с полярным опытом, хотя и небольшим — неполный полевой сезон в дельте Лены и месяц на острове Врангеля. Самый опытный из нас — пятидесятилетний плотник (и одновременно промысловик) Романов, которого обычно называют дядя Саша. У Наташи Давидович, супруги Каневского, есть также свой зимовочный опыт, но на полярной станции, причем непонятно, в какой степени он применим для нашей экспедиции. Опыт остальных — чисто книжный, и ему еще предстоит пройти проверку, как и у меня.

Забывается, уходит в прошлое расставание с родными там, в Москве. Все заслонил аврал, не оставляя времени для сомнений, интересы экспедиции все больше определяют наши дела и поступки, когда индивидуальность каждого все отчетливей проявляется в готовности подчинить личное общему делу. Судьба каждого все чаще воспринимается как часть успеха (или неудачи) экспедиции. Вживаясь в новые условия, постепенно постигаем суть предстоящего бытия.

Постепенно в каждом возникает уверенность — да, мы сможем, это нам по плечу. Наконец погрузка закончена, судовые документы оформлены, и 6 июля наша «Мета» отдает швартовы. Жены и знакомые моряков бодро машут вслед своим милым с причалов Бакарицы, нас провожать некому. Не спеша низкие берега Северной Двины уходят куда–то за корму, а навстречу нам плывут один за другим лесовозы под флагами разных стран. Прощание с Большой землей для меня и моих товарищей прошло без эмоций, нашим главным желанием тогда было просто выспаться.

До Русской Гавани мы добирались десять суток, продолжив свою деятельность в качестве грузчиков при заходе на полярные станции в Малых Кармакулах и на мысе Столбовой. Немного генерального груза (мука и цемент) и до черта угля, который к берегу доставляется на плашкоутах. Затем его затариваем в мешки, и на собственном горбу вброд доставляем по назначению. Во время перекуса на берегу приобщились к местным экзотическим яствам, которых не подают в «Метрополе» или «Национале»: малосольному гольцу и громадным пятнистым яйцам кайры. Их вареный белок настолько жирный, что, оставаясь прозрачным, напоминает странное желе, что поначалу озадачивает. К завершению рейса мы стали квалифицированными грузчиками и точно знали, в каких трюмах и в каком порядке находятся наши грузы.

Утром 16 июля справа по курсу открылась Русская Гавань. Я поднялся пораньше, чтобы посмотреть подходы к ней по радиолокатору. Возможности этого прибора я описал в своей дипломной работе, но теперь только впервые получил возможность познакомиться с ним на практике. Капитан Г. Д. Бурков любезно предоставил эту возможность. К моему удивлению, эта новая по тем временам техника оказалась относительно простой в обращении, и мне, как геодезисту, она пришлась по душе, тем более что позволяла брать пеленги и измерять расстояния при скверной видимости, в тумане и ночью. Жаль, что подобной штуки не оказалось в прошлом году на «Зое»…

Ледник Шокальского в знак приветствия выслал нам навстречу флотилию нежно–голубых айсбергов. В глубине суши просматриваются невысокие горные цепи, среди которых выделяется силуэт горы Ермолаева. Горы слегка присыпаны снежком, выпавшим накануне. Сам пейзаж: не такой враждебный, каким показался мне в сумерках наступающей полярной ночи при первой встрече с борта «Зои Космодемьянской». Прошлогодняя рекогносцировка не прошла даром, местность под сереньким низким небом опознается быстро и уверенно по всем важнейшим ориентирам. Судно, обходя айсберги стороной, пробирается в сложных очертаниях побережья и наконец с грохотом вываливает якорь в бухте Володькиной у поморского становища. Все, приехали!

Обстановка у будущей экспедиционной базы спустя несколько дней в моем дневнике описана следующим образом: «На берегу невообразимый кавардак. Груды угля, бочки с горючим, ящики, строительный лес… Лают на привязи собаки. Полтора десятка непроспавшихся личностей бродят среди этого хаоса в тщетных попытках обнаружить самое необходимое и определить, к чему бы приложить руки в первую очередь. Голодные, измотанные недосыпанием люди с трудом держатся на ногах… Первым делом пытаемся выяснить, все ли доставлено на берег. Поначалу приходим в ужас, потому что в каждой партии грузов не хватает чуть ли не по десятку мест. Что–то нашли, на остальное махнули рукой, благо общее количество все же сходится. В три часа пополуночи 20 июля «Мста» дает продолжительный гудок. Слышно, как на судне выбирают якорь. У трубы возникает султан пара, словно звук прощального салюта… Против ожидания уход судна прошел спокойно, без особых эмоций. Два–три человека как–то лениво помахали руками, и все. Тут же все повалились спать».

Все мы нуждались в отдыхе, потому что впереди нас ожидала тяжелейшая бесконечная работа. Наша ближайшая жизненная альтернатива необыкновенно отчетлива. Или все вместе выстоим и выполним задуманное, или, кое- как перезимовав, втихомолку вернемся на Большую землю и разбежимся, чтобы поскорее забыть здешнее житье–бытье. Дискомфорт, физические трудности, жизнь в безвестье, все это мы проходили в детстве и юности, которые пришлись на военную пору. Оттуда у нас не только привычка к трудностям, но и необходимость знать, во имя чего, этого из нашего поколения не вытравить. Соответственно, главное требование к себе и людям — надежность. Как должное мы восприняли решение о 14–часовом рабочем дне вплоть до завершения строительства на экспедиционной базе и будущих научных стационаров на леднике Шокальского. О выходных не могло быть и речи. Наш удел на ближайшие месяцы — вкалывать на износ, даже обычные человеческие потребности, такие как еда и сон, удовлетворяются, только чтобы обеспечить собственную работоспособность.