Читать книгу "Радуга Фейнмана. Поиск красоты в физике и в жизни - Леонард Млодинов"

Через несколько дней я наткнулся на Фейнмана у лаборатории имени Лоритсена.

– Млодинов, да? – Мне польстила его память и обрадовало желание произносить мою фамилию не как-нибудь странно по-русски. Я спросил, куда он направляется.

– В кафетерий.

– В кафетерий или в «Атенеум»? – переспросил я. В отличие от изысканного «Атенеума», излюбленного Марри – и большинством профессуры, куда люди ходили в костюмах, а подавали студенты, – кафетерий в те времена был неприметной едальней с меню, какое, видимо, бывает в армейских столовках. Обычно его именовали более описательно – «Сальник». Фейнман зыркнул на меня. Очевидно, «Атенеум» – это не о нем. Он пригласил меня с собой в «Сальник».

В Калтеховском кафетерии в те дни гамбургеры готовили новаторски. Около десяти утра несколько десятков котлет слегка обжаривали, после чего оставляли у задней стенки гриля. При заказе бургера его доставали из заготовленной стопки и более-менее доводили до готовности. Как выяснилось, с такой кулинарной методикой кухня очень походила на микробиологическую лабораторию – если не считать того, что их гамбургер оказывался, вероятно, дешевле, чем стерильный лабораторный агар. Мы пришли ближе к двум, то есть к закрытию, и к тому времени полуготовые гамбургеры уже пролежали несколько часов. Все еще несведущий в неписанных правилах Калтеха, я заказал два: один с картошкой-фри, второй – с луковыми кольцами. Это мне на завтрак.

Мы сели. В кафетерии Фейнман обычно собирал вокруг себя толпу, но в этот поздний час там никого не было. Мы помолчали. Я попытался выдумать что-нибудь умное и растопить лед. В голове – пустота. Почти такое же чувство, какое навестило меня много лет спустя, когда мне в Каннах вручали премию за компьютерную игру. Там я оказался на сцене, в лучах прожекторов, перед тысячами людей. Я произнес несколько слов из заготовленных заранее, после чего собрался уйти. Но красотка-ведущая с французского телевидения своим вопросом застала меня врасплох. Я не смог придумать ответ – да что там: я имя свое вспомнить не мог. Словно всеобщее внимание напитало мне нервную систему и тем самым отменило любые умные мысли. Жаль, я не настолько хорош собой, чтобы обворожить всех улыбкой, помахать и сойти со сцены звездой. Вместо этого я продолжал смущенно мяться, пока она сама не ответила на свой вопрос.

С Фейнманом все обошлось легко. Он глянул на мой поднос. После чего перевел взгляд на меня и улыбнулся.

– Я, бывало, переедал, – сказал он. – Если блюдо мне нравилось, я ел, пока неуютно не становилось. Дурь какая. Больше так не делаю.

– Мне кажется, я многому у вас могу научиться, – ответил я и сразу понял, какая это дурацкая реплика.

– Ну, я не знаю, кому что хорошо, только мне самому.

Опять молчание. Я мысленно заметался. Я знал, что к нам того и гляди подсядут, и шанс получить его совет будет упущен. Хотелось спросить: «Как убедиться, что мне хватит мозгов на Калтех?»

Но вместо этого сказал:

– Попадалось что-нибудь интересное почитать?

Он пожал плечами.

– Я вот читаю о том, как происходят открытия, – продолжил я, стараясь поддержать разговор. Я был на середине «Акта созидания» Артура Кёстлера[4].

– Узнали что-нибудь? – спросил он. Заинтересовался. В этом был весь Фейнман – ему все интересно.

– У меня что-то не ладится исследование, вот я и подумал, вдруг поможет.

– Да, но узнали ли?

Он слегка раздражился – ему не ответили на вопрос. Я почувствовал, будто меня отшили. Пока не понял, узнал я что-нибудь или нет, а потому пересказал только что дочитанный абзац, постаравшись придать ему драматичности.

– Дело было в Берлине, в 1914 году. Вообразите холодное весеннее утро. Где-то на улице звонит церковный колокол. В своем кабинете в Берлинском университете Эйнштейн размышляет о своей незавершенной теории относительности. В лаборатории неподалеку в высокой стальной клетке юная самка шимпанзе по кличке Нуэва палкой сгребает в кучу банановую кожуру. Через несколько лет эту историю перескажут в знаменитой книге «Исследование интеллекта человекоподобных обезьян»[5]. Но сейчас Нуэва оглядывает комнату, и ей плевать на славу. Прост ее мир. Еда, питье, сон…

– Про секс не забудьте, – добавил Фейнман увлеченно. Я обнаружил, что Фейнман частенько находил способ привнести в разговор секс. Но тогда порадовался, что его интерес к моей истории пока не увял.

– Да, и секс, потребность в обществе. Но сейчас ей хочется есть – и банановой кожурой не обойтись. Пока Нуэва размышляет над этой незадачей, профессор по фамилии Кёлер изучает Нуэву. Он, как и она сама – и как Эйнштейн, – желает удовлетворить голод, и его заметкам суждено будет напитать многие книги и статьи. Кёлер предлагает Нуэве бананы, однако не делает ей одолжения разместить еду прямо в клетке. Напротив – он кладет их на пол снаружи, так, чтобы она не могла до них дотянуться.

– Жестокий малый, – заметил Фейнман.

– Он ее подначивает, – сказал я. – Чтобы утолить голод, Нуэве придется придумать способ добыть бананы. Сначала она делает очевидное. Прижимается к решетке и пытается достать рукой. Вытягивает ее и старается схватить фрукты, но никак – они далеко. Она бросается на пол клетки и катается в отчаянии. А неподалеку – Эйнштейн, уже девять лет занятый своей работой по теории вероятности, но до великого прорыва еще два года.

– И чувствует себя при этом почти как Нуэва, наверное, – сказал Фейнман.

Я кивнул и улыбнулся. Вот же оно: мы с Фейнманом разговариваем о муках исследования. Мы с Фейнманом, на равных! У нас связь. На радостях я продолжил:

– Прошло семь минут. Вдруг Нуэва взглядывает на палку. Прекращает ныть и хватает ее. Просовывает между прутьями клетки, достает до фруктов и подтягивает ближе, чтобы дотянуться рукой. Она сделала открытие.

– И что вы узнали из этой истории? – спросил Фейнман, не спуская меня с крючка. Мне стало сознательно приятно от понимания, что в ответ на его вопрос в моей голове теперь зародились умные мысли.

– У Нуэвы было два навыка. Один – гонять предметы палкой. Второй – тянуться за предметами через прутья клетки. Открытие заключалось в том, что ей удалось соединить два отдельных навыка в один, и это превратило ее старое орудие – палку – в совершенно новое. В точности так же Галилей поступил с телескопом, задуманным как игрушка, – он стал смотреть в него на небо. Так устроены многие открытия: это новые способы смотреть на старые предметы или понятия. Но сырой материал для открытий – всегда под рукой, а потому открытия кажутся поразительными для своего времени, зато простыми и очевидными для следующих поколений. Так что, думаю, эта история научила меня кое-чему из психологии открытия. Кое-чему, что я надеюсь применить на практике.