Читать книгу "Советский Союз. Последние годы жизни - Рой Медведев"

Для меня, как для историка, проведение такой жесткой административной антиалкогольной кампании казалось нелепым и глупым начинанием. Кампании по принудительному введению «сухого закона» предпринимались в прошлом в разных странах мира, и все они завершились провалом. Многолетняя кампания такого типа в США привела к возникновению в этой стране разветвленной мафии и была в конце концов отменена. «Сухой закон» в России был введен во время Первой мировой войны, и он продолжал действовать в первые годы Советской власти. Производство и продажа водки в СССР были возобновлены государством именно для того, чтобы пополнить бюджет, а не карман спекулянтов и самогонщиков. Разнообразные ограничения на производство и потребление крепких спиртных напитков действуют и сегодня в Швеции и Финляндии, но это не «сухой закон».

Нет необходимости доказывать вред от алкоголизма. Однако было бы крайне наивным видеть именно в водке первопричину пороков советского общества. Алкоголизм – это симптом общественных болезней, но не их причина. Знаменитый русский сатирик М.Е. Салтыков-Щедрин писал еще 150 лет назад: «Отчего наш мужик ходит в лаптях? Отчего в деревнях царствует такое сплошное, поголовное невежество? Отчего мужик почти не ест мяса и даже скоромного масла? На все вопросы историографы заладили одно: все от нее, все от проклятой сивухи... О! Если бы это было так! Если б можно было с помощью одного ограничения числа кабаков вселить в людей доверие к их судьбе, возвысить их нравственный уровень, сообщить им ту силу и бодрость, которые помогают бороться и преодолевать железные невзгоды жизни! Как легко было бы разом покончить со всеми безобразиями прошлого, со всеми неудачами настоящего, со всеми сомнительными видами будущего!» Большие тексты из Салтыкова-Щедрина ходили по рукам в Москве в 1986 г. как тексты «самиздата».

В стране не было ни одного общественного слоя, который поддержал бы начатую в СССР грубую и примитивную антиалкогольную кампанию. Да, статистика показала по итогам 1986 и 1987 гг. небольшое снижение смертности и рост рождаемости. Снизились и некоторые виды преступности. Но в это же время увеличилось число отравлений и смертей от употребления некачественной водки. В 1985 г. к уголовной ответственности за самогоноварение было привлечено около 100 тысяч человек, а в 1987 г. уже более 500 тысяч. Из продажи стал исчезать сахар. По данным МВД, в 1987 г. более 1,5 млн. тонн сахара было использовано в самогоноварении. Доходы бюджета от продажи спиртных напитков сократились в 1986 г. до 36 млрд. рублей – в 2 раза по сравнению с 1984 г. Однако и в 1986, и в 1987 гг. власти продолжали усиливать административный нажим и репрессии. Были приняты меры по полному прекращению производства плодово-ягодных вин. В 4 раза было сокращено производство пива, и очень многие пивзаводы были остановлены. Закупленное ранее импортное оборудование для производства пива было отправлено на металлолом. Но в это же время в стране быстро развивалась организованная преступность – российская мафия. Росла и контрабанда спиртными напитками: их везли в СССР и из Китая, и из Канады. Трудно было бы придумать худшее начало для перестройки.

Отмечая едва ли не как праздник 10-ю (в 1995 г.), 15-ю (в 2000 г.) и 20-ю (в 2005 г.) годовщины перестройки, большая часть авторов просто умалчивает о «сухом законе» М. Горбачева, который был тогда главным из начинаний нового лидера. Один из германских авторов, Вольфганг Хауг, в своих выступлениях и публикациях, напротив, пытался доказать, что антиалкогольная кампания была не только уместным и правильным, но даже идеальным зачином для перестройки, попыткой разрыва с прошлым, легитимизации грядущих реформ и даже единения всего народа для достижения демократизации на открывающемся пути в будущее. Решительно возражая этому немецкому апологету М. Горбачева, российский публицист Леонид Ионин справедливо замечал, что даже при самых абстрактных рассуждениях издалека нельзя оправдывать такую очевидную неудачу самого главного из начинаний перестройки в 1985 – 1986 гг. «Как можно не замечать того, как реально проводилась эта кампания, – писал Л. Ионин. – Не замечать гигантских очередей, где надо было простоять много часов, чтобы купить хотя бы бутылку вина. Не замечать драк из-за места в очереди или просто из-за бутылки водки. Не замечать необходимости оскорбительных справок о смерти родственника, чтобы купить водку на поминки. Не замечать сломанных биографий, когда человек шел из гостей и попадался на глаза милиционеру. Не замечать вообще того, что власть нанесла всем нам – и пьющим, и непьющим – смертельное оскорбление, поставив нас в унизительное положение алкоголиков, готовых на все, лишь бы добраться до рюмки. Ответом власти не могло быть ничего кроме озлобления и пассивного сопротивления. Властям скоро пришлось отступить. Но отступили они не на те же позиции, на которых стояли перед началом борьбы с алкоголем. Перестроечная пропаганда оказалась дискредитированной. Власть продемонстрировала и глупость, и бессилие. Вера в то, что она знает, что делает, и умеет это сделать, оказалась подорванной. Худшего начала реформ нельзя было придумать. Думаю, что с этого времени как перестройка, так и ее вождь были обречены на поражение»[11]. Сказано резко, но в основном справедливо. Егор Кузьмич Лигачев лишь в последних разделах своих обширных мемуаров попытался как-то оправдать свою настойчивость и решительность в борьбе против алкоголизма. «Мы должны были откликнуться, – писал он, – на поток писем – в основном от жен и матерей, – в которых убитые горем женщины проклинали пьянство, уносившее жизни их сыновей и мужей. Не обращать внимания на громкий стон народа было уже невозможно. Без отрезвления народа было невозможно вести общественные преобразования. Да, антиалкогольная кампания принесла не только пользу, но и немалые издержки. Становилось ясно, что наскоком, с ходу давний недуг одолеть не удастся. Не снимаю с себя ответственности за то, что наши практические меры оказались чрезмерно жесткими, административными. Видимо, тут сработало нечто личное: как человек непьющий я психологически не был готов примириться с тем, что кто-то не может «завязать» с выпивкой, если резко ограничить возможности добывания спиртного. Показалось, что если приналечь, то погасить пьянство можно быстро. Вся эта кампания в жестком режиме длилась недолго, всего около двух лет. Потом пришло прозрение, и партия начала менять тактику, переносить акцент на разъяснительную работу, рассчитанную на дальнюю перспективу. В этой эволюции – от директивности к разъяснительности – я ничего страшного не вижу, она естественна. У наших оппонентов были разумные доводы. Однако отчетливо прослеживался и политический прицел лжедемократов в антиантиалкогольной кампании. Все можно простить, но только не злорадство в связи с неудачей очередной попытки одолеть застарелый народный недуг»[12]. Трудно комментировать подобного рода объяснения и оправдания. Крупнейший политик и второй человек в партии и у власти вдруг обнаружил, что у него есть не только подчиненные, включая и неразумный народ, но и политические противники, которые вовсе не будут склонны прощать ему столь очевидных ошибок и глупостей.

Михаил Горбачев в своих мемуарах признавал, что антиалкогольная кампания была очень грубой, что эта кампания имела очень тяжелые последствия, которые отразились и на его репутации. «Как только не ругали начальство, а больше всех доставалось генсеку, которого по традиции было принято считать ответственным за все. Так я получил кличку “минеральный секретарь”». Однако здесь же М. Горбачев попытался оправдаться, он обвинил во всех перегибах Егора Лигачева и Михаила Соломенцева, который в 1985 – 1987 гг. занимал пост Председателя Комитета партийного контроля при ЦК КПСС. Этим людям был поручен контроль за исполнением указов и решений, но они взялись за дело с неуемным усердием и довели его до абсурда. Да, конечно, он также виноват, он должен был вмешаться при первых же перекосах, информация о них до него доходила, и очень серьезные люди говорили ему о недопустимых искажениях. «Но мне помешала, – замечает М. Горбачев, – отчаянная занятость лавиной обрушившихся на меня дел – внутренних и внешних, а в какой-то мере и излишняя деликатность»[13].