Читать книгу "Интернет как иллюзия. Обратная сторона сети - Евгений Морозов"

Но ничего подобного не было. Иранское правительство гоняется за цифровыми призраками (порожденными, среди прочего, несдержанностью западных СМИ и высокомерием политиков). Однако две вещи по-прежнему остаются непонятными. Во-первых, сколько жителей Ирана (а не иранских эмигрантов) на самом деле писали о манифестациях в “Твиттере”? Во-вторых, действительно ли “Твиттер”, на что намекали многие политологи, сыграл ключевую роль в организации протестов – либо же его роль сводилась к распространению новостей и привлечению всеобщего внимания к происходящему?

Ответ на первый вопрос в лучшем случае неочевиден. В течение двух недель после выборов в “Твиттере” действительно появилось много записей, касающихся событий в Иране. Однако невозможно сказать, сколько из них были сделаны людьми, находящимися в Иране, а сколько – членами трехмиллионной иранской диаспоры, сторонниками “Зеленого движения” со всего мира и провокаторами, лояльными иранскому режиму. Исследование, проведенное компанией “Сисомос” (Sysomos), изучающей социальные медиа, выявило всего 19235 аккаунтов в “Твиттере” (0,027 % населения страны), зарегистрированных в Иране накануне выборов 2009 года. Так как многие сторонники “Зеленого движения”, чтобы запутать иранские власти, указывали в “Твиттере” Тегеран в качестве своего местоположения, почти невозможно было определить, находились ли авторы твитов в Тегеране или, например, в Лос-Анджелесе. Одним из наиболее активных пользователей “Твиттера”, распространяющих новости об акциях протеста, была oxfordgirl, иранская журналистка, живущая в английском Оксфордшире. Она блестяще сделала свою работу – но только в качестве информационного узла.

Директор канала “Аль-Джазира” Мойед Ахмад заявил в начале 2010 года, что его коллеги в период протестов нашли в “Твиттере” всего шестьдесят действующих тегеранских аккаунтов (это число уменьшилось до шести, когда иранские власти обрушились на сетевые коммуникации). Это не умаляет значения иранских новостей в “Твиттере” в первую неделю протестов. Центр “Пью рисерч” установил, что 98 % самых популярных гиперссылок, размещенных в “Твиттере” во время беспорядков в Иране, были связаны с этими событиями. Другое дело, что в большинстве случаев записи в “Твиттере” были сделаны (или продублированы) людьми, находившимися не в Иране.

Что касается второго вопроса, то весьма сомнительно, что “Твиттер” использовался именно для организации акций протеста. Многие из тех, кто говорит на фарси и давно знаком с иранской блогосферой, уверены в том, что “Твиттер” лишь освещал происходившие события. Иранский блогер и активист, широко известный как Vahid Online, находился в Тегеране во время беспорядков. Он сомневается в обоснованности тезиса о твиттер-революции уже потому, что не многие иранцы пользовались “Твиттером”. “‘Твиттер’ никогда не был особенно популярен в Иране. [Но,] поскольку мир в те дни наблюдал за Ираном [с таким интересом], многие ошибочно решили, что и иранцы узнавали новости из “‘Твиттера’”, – заявил блогер.

В “Твиттере” появлялись сообщения о времени и месте акций протеста, однако неясно, делалось ли это систематически и помогало ли рекрутировать новых манифестантов. То, что “Зеленое движение” руководствовалось стратегическими соображениями, выбирая “Твиттер” (или любую другую интернет-технологию) как главное средство коммуникации, похоже на миф. Напротив, иранская оппозиция не выглядит организованной, и это объясняет, почему она потерпела неудачу. “С самого начала ‘Зеленое движение’ не было организованным, оно не действовало [организованно] – не то чтобы кто-то один принимал решение и сообщал о нем остальным. На улицах, на работе, куда бы ты ни шел – люди везде об этом говорили, и все хотели действовать”, – вспоминает Алиреза Резаи, еще один видный иранский блогер.

Запад, конечно, не галлюцинировал: в “Твиттере” действительно появлялись все новые записи, а тегеранские улицы полнились людьми. Но это не обязательно означает, что между этими событиями существовала причинно-следственная связь. Ведь если в лесу упало дерево, а свидетели описали это происшествие в “Твиттере”, это не значит, что причиной падения дерева явились записи в блогах. Кроме того, время и место проведения акций протеста не были секретом. Не было нужды заходить в интернет, чтобы узнать о том, что в центре Тегерана масштабная уличная демонстрация: об этом можно было легко догадаться по гудкам автомобилей, застрявших в пробке.

На фоне эйфории, охватившей западные СМИ во время волнений в Иране, голоса скептиков, не разделявших мнение о ведущей роли интернета в организации протеста, звучали гораздо тише тех, что трубили о твиттер-революции. Так, Аннабель Среберни, профессор глобальных СМИ и коммуникаций Школы восточных и африканских исследований Лондонского университета, эксперт по иранским медиа, быстро распознала подмену, однако ее голос потонул в хоре славословий “Твиттеру”. “Значение ‘Твиттера’ было сильно переоценено… Я не стану спорить с тем, что социальные медиа действительно мобилизовали иранцев”, – заявила она в интервью “Гардиан”. Хамид Терани, иранский редактор блогерской сети “Глобал войсес” (Global Voices), настроен столь же скептически. Он полагает, что успех выражения “твиттер-революция” больше говорит о фантазиях Запада на тему новых медиа, чем об иранской действительности. “Запад сосредоточен не на иранцах, а на роли западных технологий, – заявил Терани. – Да, ‘Твиттер’ был важен для предания огласки происходящему, однако его роль была преувеличена”.

Многие представители иранской диаспоры также сочли, что “Твиттеру” досталось гораздо больше внимания, чем он заслуживал. Спустя пять дней после начала акций протеста Мехди Яхъянежад, управляющий “Балатарин” (Balatarin), лос-анджелесского новостного сайта на фарси, подобного Digg.com, заявил газете “Вашингтон пост”, что “влияние ‘Твиттера’ в Иране равно нулю… Здесь, [в США], много шума, но… его в основном производят сами американцы, обменивающиеся твитами друг с другом”.

То, что интернет может оказывать и негативное влияние на протестное движение, выпало из поля зрения большинства обозревателей СМИ. Исключением стала Гольназ Эсфандиари, иранский корреспондент “Радио Свобода”, которая спустя год после выборов в Иране на страницах журнала “Форин полиси” осудила “пагубную причастность ‘Твиттера’ к распространению слухов”. Эсфандиари отметила, что “в первые дни после выборов в ‘Твиттере’ распространился слух, будто полицейские вертолеты поливали манифестантов кислотой и кипятком. Сейчас, год спустя, эта история остается не более чем слухом”.

Эсфандиари напомнила также, что циркулировавшая в “Твиттере” история иранской активистки Саидэ Пурагхаи оказалась выдумкой. Пурагхаи арестовали за то, что она выкрикивала лозунг протестующих – “Господь велик” – с крыши своего дома, а затем якобы изнасиловали, изуродовали и убили. Пурагхаи стала символом “Зеленого движения”. Позднее она появилась в передаче иранского гостелевидения и объяснила, что спрыгнула с балкона ночью, когда ее арестовали, и потом несколько месяцев не показывалась на людях. Некоторое время спустя реформистский сайт объявил, что слух об убийстве Саидэ Пурагхаи был пущен иранским правительством, чтобы дискредитировать другие свидетельства об изнасилованиях. Неясно, какая из сторон выиграла от этой мистификации и ее разоблачения, но именно такие истории должны были бы стать предметом расследования западных журналистов.