Читать книгу "Уроки любви - Полина Поплавская"

Нет, прочитав это послание, Джанет не заревела, не топнула ногой и не бросила его на пол – в шестнадцать лет все кажется исправимым и возможным. Она просто-напросто решила, что прямо из Женевы, которую не грех все-таки и посмотреть, тем более что там живет ее Милош, она отправится вовсе не в Лозанну, значившуюся вторым пунктом, а прямиком в единственный датский аэропорт в Каструпе. А уж там найти следы балетной школы не составит труда – Джанет с детства не страдала ни стеснительностью, ни отсутствием инициативы. И это будет настоящее приключение! К тому же замечательно так неожиданно побывать в стране великого сказочника, чьими лукавыми историями она зачитывалась в детстве!

Словом, девушка преисполнилась самых радужных надежд, тем более что они подкреплялись чеком на солидную сумму, оставленным ей отцом в его последний приезд. И Джанет весьма обдуманно для своего возраста уложила вещи в древний дедушкин саквояж, назло всем веяниям моды предпочитаемый ею всяким спортивным сумкам и чемоданам крокодиловой кожи. Ничего лишнего, лишь сидящее как вторая кожа крошечное ярко-синее платье и под него – последний писк, стоивший Джанет едва ли не всех месячных денег, выдаваемых бабушкой по настоянию отца, – колготки, имитирующие сразу трусики, пояс с порочно-откровенными резинками и низкие, до середины бедра, чулки. Именно этим непристойным нарядом маленькая Джанет рассчитывала соблазнить своего единокровного брата!

Самолет вылетал из Элмбриджа в одиннадцать, и потому Селии как ни в чем не бывало удалось накормить внучку перед путешествием традиционно плотным английским завтраком, поедая который Джанет, уже не способная сдерживать свое возбуждение, болтала и смеялась без умолку.

Селия ласково положила свою легкую высохшую ручку на рукав белой футболки.

– Радость моя, не хотелось бы в такой момент говорить о печальном, но не забудь, что где-то в Швейцарии у мальчика похоронена мать. Съездите туда вместе и… – лицо Селии покрылось слабым румянцем, – вот деньги, закажите панихиду от моего имени на них обоих.

И Джанет с нежностью прижалась щекой к этой невесомой теплой руке.

Бабушкины слова сразу изменили ее настроение, и весь пятидесятиминутный перелет Джанет думала уже не о подробностях встречи, а скорее о темных извивах судьбы, соединяющей людские жизни, а потом безжалостно тасующей их, как карточную колоду. До сих пор она никогда не задумывалась над тем, кто и какая была на самом деле мать Милоша и почему ее отец, который всегда так нежен и добр со всеми, оставил ее одну с таким прелестным мальчиком. Единственным объяснением Джанет могла посчитать только то, что он просто встретил Пат и, конечно, безумно в нее влюбился. Джанет с детства любила часами смотреть карточки, где ее мать была запечатлена сначала крошкой в каких-то немыслимых для современного ребенка тяжеловесных костюмчиках, потом девочкой, судя по строго поджатым губкам, весьма замкнутой и целеустремленной, а затем и студенткой Королевской музыкальной академии – с гладко уложенными темными волосами, в черном костюме с отложным снежным воротничком. А вот первые фотографии из Америки – чуть напряженное, но уже волевое лицо… Еще через полгода лицо совершенно меняется, освещаемое изнутри таким светом вдохновения и восторга, таким глубинным счастьем, что Джанет совершенно справедливо считала, что не влюбиться в такую прелестную и умную девушку было невозможно. И отец влюбился. И родилась она… Но почему все эти годы Стив не говорил ей о брате? А в том, что про него знала мама, Джанет никогда и не сомневалась…

В таких рассуждениях и догадках время пролетело совсем незаметно, и через час Джанет уже с любопытством вертелась на кожаном сиденье встретившего их шикарного японского автобуса на шесть человек.

Женева! Город изгнанников и бунтарей, сурового аскетизма Кальвина и сексуальных откровений Фрейда, средоточие изысканной европейской мысли… Как он примет ее, так верящую в красоту и упоение жизни? Дарует победу или отравит горечью первого поражения?

Джанет бегом поднялась в номер, поразивший ее благородством строгости и цвета, приняла душ, ибо солнце палило нещадно весь день, и, сменив белую футболку на пронзительно изумрудную, так шедшую к золоту волос, она не могла противостоять соблазну посидеть хоть немного в этом великолепном номере, воображая себя совсем взрослой и наслаждаясь свободой – даром, который почти каждое юное существо неизменно поставит выше всех прочих жизненных благ.

Она то падала на кровать, принимая на ней разные стильные позы, то важно расхаживала по густому ковру теплого персикового оттенка и, улыбаясь своему отражению в зеркале или воображаемому собеседнику, курила вторую в своей жизни сигарету, а то, обнаружив в баре несколько бутылок с дорогими напитками, тянула ликер, при этом надменно и дерзко сужая свои восточные глаза. Наигравшись вдоволь, она громко рассмеялась сама над собой и, рассовав по карманам кредитную карту, ручку и вечный блокнот, выскочила на плавящиеся под полуденным солнцем женевские улицы.

Джанет шла, купаясь в звуках то немецкой, то французской речи, мало задумываясь о том, куда и зачем она идет. Но спустя некоторое время в ее кудрявой и немного сумасбродной головке все же возникли имена двух самых великих людей этого города, и она стала плутать по лабиринтам узких и кривых улочек более целенаправленно, ища дом, где родился Руссо, и обиталище угрюмого Кальвина, на многие годы придавшего южной столице мрачный, почти ханжеский характер. Увы, оба этих места не произвели на нее никакого впечатления, и часа через три, когда жара стала уже спадать, Джанет решила напоследок посмотреть, где живет тот, ради кого она и приехала в этот строгий, пока не открывшийся ей город. Адрес так и стоял у нее перед глазами, выведенный непривычным, очень низко положенным вправо, крупным почерком… Кроме того, еще с полгода назад она купила наиподробнейшую карту города и уже сотни раз прошла по ней этот маршрут. Поэтому сейчас она бежала по нешироким улицам почти как у себя дома, лишь на ходу сверяясь с табличками на перекрестках. Вот еще один поворот, вот еще… но у самого дома, оказавшегося совсем не старинным, а явно построенным во времена расцвета баухауса, со странными черными буквами, складывавшимися в какого-то Замен Маузера посередине фасада, Джанет вдруг остановилась и присела на первый попавшийся газон. А вдруг Милош дома? Вдруг гастроли отменили или он, например, заболел и никуда не поехал? И откуда вообще мама узнала про эти гастроли? Вдруг она позвонит, и дверь откроется, но откроет ее вовсе не Милош, а какая-нибудь его подружка? Разве у него не может быть подружки? У всех балетных, конечно же, есть девушки… Джанет уперла лоб в стиснутые кулаки – вся эта затея с поездкой в Швейцарию, в Данию вдруг показалась ей глупым ребячеством…

– Фройляйн нехорошо? – вежливо спросил кто-то прямо над ее ухом.

Джанет испуганно вскинула голову, видимо, кудрями задев спрашивающего по лицу, и увидела перед собой присевшего на корточки такого же огненно-золотого, как она сама, молодого человека в очках без оправы на тонком породистом носу.

– Почему? – удивилась она. – Мне хорошо. Ой, какой вы замечательно рыжий!

* * *