Читать книгу "Маленькая ручка - Женевьева Дорманн"

И поэтому он упорствует, пытаясь включить машину, щупает рычажки, наконец, открывает окошечко, на внутренней стороне которого находится наклейка с указаниями: загрузить белье, так. Открыть кран… Какой кран? Где? Вот, на стене. Шевире открывает его. Ставит самую высокую температуру, путается в рекомендациях по поводу порошка, смягчающих добавок, колеблется, выбирая режим предварительной стирки, стирки быстрого и долгого отжима, указанных на панели, высыпает лошадиную дозу стирального порошка в отверстие за дверцей, следуя хорошо известному нормандскому морскому правилу: «Кашу маслом не испортишь». Затем на всякий случай нажимает на кнопочку и удивляется тому, что машина заработала, вода за окошечком поднимается, а барабан пришел в движение и ворочает белье.

Сильвэн садится на пол, лицом к окошечку. Вращение мокрого белья странным образом приносит ему такое же облегчение, какое он испытывал в школьной часовне, выходя из исповедальни, где только что свалил с себя груз своих обманов, мошенничеств, гневных и злых детских поступков. Ночь с Дианой, такая несуразная, такая тревожащая, чудесным образом исчезает в мыльных пузырьках, пока мокрые простыни отмываются за окошечком. Ночи с Дианой больше нет, никогда не было. Как в детстве, Сильвэн поднимается на ноги совсем другим, и его забавляет мысль, никогда раньше не приходившая ему в голову: исповедальни — всего лишь машины, стирающие грязное белье душ.

И он решает навсегда вычеркнуть Диану Ларшан из своих мыслей.

Часом позже Сильвэн Шевире за рулем своей машины катит по набережным к себе в Берси. Урчат шесть цилиндров «Рено-25». Это подарок Каролины на его последний день рождения. Он мечтал об этой машине, именно такой: мощной, комфортабельной, скромного темно-синего цвета, с сиденьями из черной кожи, автоматическим переключением передач и приглушенным клацанием дверей. Он знает за ней только один недостаток: она очень болтлива. Как только дверца плохо закрыта, плохо застегнут ремень или кончается бензин, из ее нутра взвивается одновременно гнусавый и монотонный голос, призывающий к порядку. Этот голос забавляет детей, но раздражает Сильвэна. Ему так нравится водить эту машину, что он чаще всего обходится без шофера, предоставляемого в его распоряжение министерством.

В это утро он заткнул машине глотку и, опустив все стекла, наслаждается теплым ветром, играющим его волосами, вскидывающим галстук. Он позабыл о Диане Ларшан. Даже забыл — Боже мой — позвонить Каролине. Он берет телефон, набирает номер клиники. Зажав трубку между ухом и плечом, слушает голос жены, провожая глазами баржу на Сене, оставляющую сияющий след. Голос нежен и радостен; она говорит, что голубое небо, которое она видит с постели, вызывает у нее желание оказаться на Шозе, и это слово вдруг возбуждает в Сильвэне властное желание унестись прочь. Он говорит: «Скоро, дорогая, скоро мы там будем». И голос Каролины угасает, пока Сильвэн тормозит и припарковывается на набережной. Солнце танцует в воде, и у Сильвэна кружится голова. Кабинет, куда он едет, совещание, которое его ожидает, вызывают у него отвращение. Ему хочется только одного: вернуться до Западной автострады и мчаться в Гранвиль, где стоит на якоре его лодка. За три часа он мог бы доехать туда, где море, он это знает, чувствует, именно сейчас прибывает.

Погруженный в мечты, он все же продолжает свой путь в Берси, обгоняет машину, тормозит перед пробкой, автоматически, как робот, но мысленно находясь там, в Гранвиле, на понтоне прогулочного порта. Он слышит крики чаек и поскрипывание вантов под легким бризом. Он стоит на лодке и снимает замок с двери. Заводит мотор, отходит от понтона. После буя в Лу он развернет парус, поднимет его и заглушит мотор. Жаркое марево заслоняет горизонт. За спиной, на укреплениях Верхнего Города, удаляются квадратная башня церкви Богоматери и длинный мрачный фасад казармы. Сильвэн счастлив. Через час кругом будет море, и он станет на якорь в Санде, закинув снасти в бухточке Блэнвиллэ. И тогда снова станет настоящим Шевире.

* * *

Именно в Гранвиле, рыболовном порту, притулившемся на загривке Котантэна, в конце прошлого века пустили корни Шевире. Все связаны с морем. Все клянут его и любят до безумия и не способны от него уйти. И все влюблены в архипелаг Шозе, который видно в хорошую погоду со скал в Гранвиле, с главным островом, вытянувшимся на горизонте среди островков, как кошка среди котят.

Начать надо с самого старшего Шевире, о котором сохранилась память в тумане времен: Виктора. Виктор Шевире, приехавший из Бретани около 1870 года, нанявшийся рабочим на каменоломню и бочаром, чтобы добывать гранит на островах и соду из водорослей, прежде чем пойти ловить треску, во времена великих экспедиций на Ньюфаундленд. Он женился на жительнице Гранвиля, взяв за ней в приданое три гектара на архипелаге из шестидесяти. Три гектара голых необитаемых утесов, невозделываемых земель, но также и участок на большом острове, именно там Виктор построил себе жилище, переделав дом бывших каменотесов. Дом, окруженный садом, где густо росли смоковницы и мимоза, ведь зимы там теплые.

Его сын Леон, прадед Сильвэна, тоже стал ньюфаундлендцем. Возвращаясь с ловли, он жил на Шозе со своей женой Жерменой.

Несчастье случилось в 1906 году. Леон пропал в море, когда потонул его корабль «Шаривари». Ему было тридцать два года, он оставил двадцативосьмилетнюю вдову и девятилетнего мальчугана — Огюста.

Жермена уехала с Шозе вместе с сыном, чтобы жить со своей семьей, со стороны Фолиньи, где все спокойно и откуда не видно моря даже в очень хорошую погоду. Само собой разумеется, она заставила Огюста поклясться, что он никогда не станет моряком, и, само собой разумеется, мальчик не замедлил нарушить клятву. Пример отца его не убедил; он хотел пойти по его стопам. Суша наводила на него скуку. Ему было тошно от неподвижной сельской жизни: с петухов на заре до летучих мышей по вечерам, с коров, развалившихся в сочной апрельской траве, до зрелых яблок в сентябре. Он чах, отказывался ходить в школу. Ни колотушки, ни ласки не могли взять верх над его наследственным наваждением: морем. Как отец и дед, он хотел быть рыбаком и только рыбаком. Мать была вынуждена уступить; в десять лет Огюст поступил юнгой на ньюфаундлендское судно.

В 1915 году, призванный в армию морским пехотинцем, он благодаря войне совершил самое экзотическое путешествие в своей жизни: в Салоники, откуда вернулся, поводя плечами, рассказывая, что стряпня там отвратная, но в этой стране за два кусочка мыла «можно подцепить на крючок девчонку».

По окончании войны Огюст, только что достигший совершеннолетия, решил отправиться жить на Шозе, в каменный дом посреди смоковниц. Годами заброшенный, он превратился не в дом, а в убежище. Шиферная крыша пострадала, в дыры в стенах сновали крысы. Брошенная мебель его родителей покрылась плесенью, разбухла от сырости. Пришлось выбить входную дверь и выгнать бакланов, свивших себе гнездо в трубе. Кругом буйствовали дрок, ежевика и левкои, заполонившие сад, окружившие дом и стучавшие в окна. Естественно, не было ни водопровода, ни электричества. Питьевая вода была в трехстах метрах в источнике, рядом со старым замком.

Но молодой человек был счастлив, что вернулся на свой остров и в дом своего детства. Между рыбалками он починил дом как мог и сделал его жилым.