Читать книгу "Когда меня ты позовешь... - Татьяна Туринская"

А что значит "последний шанс"? Это у нее-то последний шанс?! В Кристинины-то двадцать два года?! И уже последний шанс выйти замуж?! Что за абсурд?! Что за глупость?! Что за бред?! Ну почему, почему "последний шанс"? Ведь даже если она на самом деле перегнула палку со своей любовью, если она надоела Валерке, то причем тут последний шанс?! А главное — за что?!!

За что?! Главный вопрос, не находящий ответа: за что, Валерка?! Почему? Зачем? Зачем так жестоко?! Ведь даже если нашел Кристине замену — конечно, в том театральном одни красотки, разве обыкновенная, в принципе, Кристина с ними сравнится? Но даже если нашел ей замену — зачем же так больно хлестать ее по щекам?! За что?!

Хуже всего было то, что телеграмму получила не сама Кристина. А еще хуже, буквально самое отвратительное стечение обстоятельств, что любопытная сверх всякой меры Валентина была не только соседкой, но и — о ужас! — сотрудницей Кристины, трудилась в том же инструментальном цехе завода "Радиоприбор". Стоит ли говорить, что уже на следующий день весь цех знал о телеграмме?!

Больно, тоскливо. И погода, как по закону подлости, испортилась: конец октября, позднее Владивостокское бабье лето закончилось, и зарядили дожди. Еще и время перевели на час, и темнеть стало совсем рано. А отсутствие солнечного света очень сильно сказывается на самочувствии особо чувствительных натур. Кристина к особо чувствительным обычно не принадлежала, но теперь, после обрушившейся на нее беды, очень тяжело переносила постоянный сумрак. И почему-то буквально каждую секундочку всем своим существом ощущала дикое одиночество, страшное и абсолютное. Даже на работе, когда вокруг толклась масса народу. Даже по дороге домой. Даже дома, пытаясь принимать участие в обсуждении семейных проблем, Кристина все равно оставалась одинокой. Страшно, безысходно, болезненно одинокой…

А через четыре дня после страшной телеграммы пришло письмо. Как ни в чем ни бывало, мало чем отличающееся от остальных. И уж подписанное, как и положено, просто "Валерик". У Кристины буквально руки затряслись, когда оно выпало из сложенной газеты. Надеялась, что он одумался, что в письме содержатся извинения за дурацкий поступок. Ан нет, ничуть ни бывало. Потом поняла — письмо он отправил раньше, чем телеграмму — вот и весь секрет. Однако это не давало ответа на главный вопрос: за что, почему? То есть человек пишет нормальное письмо любимой девушке, а назавтра отправляет жуткую телеграмму? Где логика? Что могло произойти за один день? Что могло столь кардинальным образом изменить Валеркино отношение к Кристине?!

Естественно, она не стала отвечать на это письмо. Зачем? Ведь уже после этого письма Чернышев высказался максимально внятно: "Достала любовью"! Достала, она его достала своею любовью, переборщила с телячьими нежностями. И нет больше никакой необходимости отвечать. Жалко только, что мама буквально неделю назад закупила целую пачку конвертов, целых пятьдесят штук. Что ж теперь, солить их, что ли?

Насмешливые взгляды соседей и сотрудников душили в самом буквальном смысле. Кристина задыхалась, не могла распрямить спину, плечи. Впервые в жизни захотелось стать незаметной, прозрачной, чтобы люди глядели сквозь нее и даже не замечали. Вот это был бы для нее самый идеальный вариант. Но они смотрели не мимо, они смотрели прямо на нее, прямо в глаза. И улыбались. Кто во весь рот, кто лишь чуть-чуть, пытаясь скрыть патологическую радость от боли ближнего своего. Одни просто улыбались, другие усмехались, третьи откровенно насмешничали. Даже находили вполне позволительным для себя спросить в присутствии кучи свидетелей:

— Ну что, Кристина, как там твой москвич поживает? Скоро тебя заберет? Или москвичку себе заимел?

И через месяц после начала этой нескончаемой пытки Кристина не выдержала и уволилась. И как раз тогда и пришло второе письмо. И снова ни словечка о телеграмме, словно бы ее и не было. Только озабоченность: почему же это она ему не ответила? Ишь, заботливый какой! Волновался, уж не заболела ли она, не попала ли под машину. Ну зачем, зачем он его написал?! Уж если решил поставить точку — ставь! И не превращай ее в многоточие! А если вдруг передумал — так покайся, попроси прощения, извинись, объясни, что бес попутал, что просто было дурное настроение, или же был откровенно нетрезв. Ну хоть бы что-нибудь напиши, хоть как-то объясни! Пусть не очень логично, пусть недостаточно оправданно, но только не делай вид, что ее не было, этой проклятой телеграммы!

Быть может, приди это письмо чуть позже, Кристина и ответила бы. Естественно, не удержалась бы от упрека, но она хотя бы задала бы мучающий ее неизвестностью вопрос: за что, почему?! Но пришло оно именно в тот момент, когда ее нервы не выдержали издевательств коллег по цеху. Ведь даже жить не хотелось, об одном жалела — что нет у нее знакомых, кто жил бы в высотном для Владивостока шестнадцатиэтажном доме. Потому что тогда все было бы очень даже просто: пришла бы в гости и "ненароком", "совершенно случайно" выпала с балкона. А выбрасываться из окна третьего этажа глупо — может, повезет, и убьешься сразу, а может, выживешь. Да только выживешь инвалидом. Нет уж, нет, это не выход. И Кристина просто разодрала письмо на мелкие кусочки. А вот остальные выбросить не решилась. Как лежали в коробочке пронумерованные, так и остались там на долгие-долгие годы. Вот только телеграммы там не было. Ее, как и последнее письмо, Кристина разодрала в клочья…

Одна только Наташка Конакова была рядом. Маленькая, юркая, как мышка. Самая лучшая, самая верная подруга. Правда, даже ей, самой надежной, Кристина не смогла поведать страшную тайну: буквально язык не поворачивался озвучить жестокую Валеркину телеграмму. Однако же сарафанное радио работало отменно, и Наташка обо всем узнала от "благожелателей". Сочувствующе цокала языком, удивляясь бесконечной подлости натуры Чернышева, успокаивала нарочито бодрым голосом:

— Ничего-ничего, он у нас еще пожалеет. Мы ему еще устроим. Да и что он вообще о себе возомнил?! Артист погорелого театра, ёлки зеленые! Подумаешь, поступил в "Щуку"! Да просто комиссия не доглядела, сразил их бронзовым загаром да горой мышц, а сам-то ровным счетом ничегошеньки из себя не представляет! Ничего, Криска, мы тебе получше жениха найдем, не переживай. Ишь, падлюка какая! "Последний шанс"! Нет, ну надо какая сволочь?!

Да только вместо того, чтобы успокоить, такие речи Кристину только доводили до слез. Так становилось жалко себя, как никогда ранее. Оказалось, что чужая жалость воспринимается куда тяжелее, чем своя собственная. Даже если исходит из уст самой лучшей подруги. И Кристина уже не пыталась сдержать слезы, не плакала даже — рыдала. От жалости к себе, от обиды на несправедливость судьбы, от ненависти к Валерке и от любви, теперь уже, увы, безответной к нему же, подлому. Наташка терпела Кристинины истерики, жалела, пыталась успокаивать, да в результате рыдания становились лишь еще громче. И однажды Конакова не выдержала:

— Так, всё, баста. Финита ля комедия. Так ты, подруга, до пенсии прорыдаешь. И что? Думаешь, у Чернышева от твоих слез совесть проснется и он возьмет свои слова обратно? Фигушки! Ты должна сделать так, чтобы он обо всем пожалел. Чтобы он плакал, а не ты. Поняла? Чтобы он сожалел о потере, а не ты. Чтобы он, а не ты, разочаровался в жизни и думал о самоубийстве! А ты будешь взирать на него с высоты своего счастья!