Читать книгу "Тысяча и одна ночь отделения скорой помощи - Батист Болье"

Долго.

Она снова стала расспрашивать меня.

Я не отвечал.

Но я взмолился божеству престарелых влюбленных. Однажды он непременно придет в себя и будет с тобой танцевать.

Он будет с тобой танцевать.

Долго.

Около 20 часов,

в лифте

Жар-птица и я. Наша вторая встреча состоялась в самом начале ее лечения.

Помню ее, словно это было вчера: мы столкнулись в коридоре, она подняла на меня глаза, я отвел взгляд. Озарение. Случайностей не бывает. В ней я увидел то, что искал, а я ей кого-то напомнил. Может, наша жизнь стала бы проще, если бы при появлении на свет появлялась цепочка белых следов, по которым нам следует пройти, тянущаяся от материнской утробы через всю Землю, намечая наш маршрут, весь путь до самой финальной точки, где наше существование оборвется? Не знаю, действительно ли так было бы легче, но белые следы маленьких ножек Жар-птицы и мои кружили рядом с той самой минуты, когда врач открыл дверь своего кабинета и пригласил ее войти.

Все началось с легкого умопомрачения, вылившегося в слова. Множество слов. У меня было что рассказать, она хотела слушать.

20 часов,

наверху, палата 7

– …И она гордо выпятит грудь и скажет мне: “Вперед, папаша, мой анус создал “Джоконду”!”

Жар-птица расхохоталась. Я немедленно начал рассказывать другую историю, не давая передышки ее скуловым мышцам. Когда она смеялась, мне казалось, будто я вижу, как над ее головой появляются дополнительные жизни, будто в компьютерной игре. Маленькие сосуды в форме красных сердец, наполняющиеся кровью.

Она выпрямилась, потом попросила послушать ее анекдот:

– Человек однажды пришел к Богу и спросил: “Господи, что такое, по-твоему, вечность? – Пфф! Вечность, на мой взгляд, всего лишь минута. – Господи, а что такое, по-твоему, миллиард евро? – Пфф! По-моему, все равно что один евро. – Скажи мне, Господи, а не найдется ли у тебя одного евро?” – А Бог ему: “Погоди минуту!”

Я спросил ее, надеясь, что она не задаст тот же вопрос мне в ответ:

– Вы верите в Бога?

– Нет, его нет, потому что Тома не со мной.

Жар-птица была права: для матери это неоспоримый аргумент.

– Расскажи мне лучше о Бланш!

– Интерне с шестого этажа? Которая за вами присматривает?

– Да. Она приходит, уходит, следит за процедурами, знает обо мне все, а я ничего о ней не знаю.

Неожиданно для себя я сказал:

– Что мне особенно нравится в Бланш, так это ее противоречивость. Твердит, что у нее мягкий характер, а сама залепила пощечину мужику, который ей сказал: “Смотрю, как ты двигаешься, и думаю: в постели ты супер”.

Так ему вмазала, что звон пошел. Она модница, но очень аккуратная и дотошная. По натуре госпожа. Дита фон Тиз отдыхает.

– И давно ты в нее влюблен?

Я едва не задохнулся:

– Вы что такое говорите?! Бланш и я? Никогда!

Она улыбнулась, уверенная в своей правоте.

– В молодости мне хотелось переспать с тысячами разных парней. Потом я встретила отца Тома. И захотела быть только с ним – тысячи раз. Встречаешь кого-то и сразу понимаешь, что это не просто физическое влечение.

– У нас с Бланш несколько раз было. Но с этим всё. Мы слишком разные, она… Бланш… Это… Короче говоря, она такая, как есть.

– И больше ты мне о ней ничего не расскажешь?

Я пожал плечами и отрицательно покачал головой. Бланш – белый рыцарь шестого этажа, та, с которой, по ее же словам, “ничего никогда не случается”. Интерн, специализирующийся на паллиативном лечении… Такой человек должен быть, хотя бы один. Она занималась умирающими (хотел написать – онкологическими больными, но вовремя спохватился: умирать можно разными способами, их не меньше, чем способов хорошо жить и радоваться жизни). Ее первая настоящая любовь кончилась тем, что он бросил ее у алтаря. Из этого она сделала вывод, что у любви вкус горечи и запах потухшей свечи. Левый глаз Бланш выражает самодовольство, а правый – презрение.

В действительности она любит людей и плачет при виде кошки, сбитой машиной. Но это секрет, и он никого не касается. Когда я спросил, почему она выбрала медицину, она сказала, что отец хотел отправить в коммерческую школу, но она сообщила своей умирающей бабушке, что ей хочется лечить людей и стать врачом.

Она обожала свою бабушку, но та, несмотря на это, умерла. Такое часто случается.

Когда они проводили ее в последний путь, оказалось, что старушка перед смертью продиктовала письмо, в котором определила судьбу внучки: “Бланш пойдет в медицинский институт, и ни в какой другой. Когда она станет врачом, я буду на том свете ею гордиться”.

– И отец больше не заговаривал о подготовительных курсах. Давая клятву Гиппократа, она прежде всего будет думать о бабушке.

Пациентка вывела меня из задумчивости:

– А другие интерны?

– Их четверо: Фроттис, Амели, Пуссен и Анабель. Фроттис вместе со мной работает в отделении скорой помощи. Анабель – в гастроэнтерологии, но на этой неделе у нее ночные дежурства в “скорой”. Амели ведет амбулаторный прием. Она занимается терапией. Ее прозвали Отличницей, потому что она никогда не ошибается. Такая же одаренная, как шеф Покахонтас. Пуссен – интерн в хирургии. Я расскажу вам о них завтра. Уже поздно.

– Мне кажется, пора тебе обращаться ко мне на “ты”. Ты был рядом, когда мне объявили, чем я больна. Значит, у тебя должны быть некоторые привилегии.

– Например, звать вас на “ты”.

– Одно человеческое существо сообщает другому, что его конец близок – конечно, они друг другу близкие люди. Ты был там, смотрел мне в глаза. Я плакала. Ты видел меня всю как есть, всю мою сущность. Значит, можешь говорить мне “ты”.

– Да, мадам.

Она рассмеялась.

– Родителей ты зовешь на “ты”?

– Да.

– Ты их уважаешь?

– Да.

– Ну вот, ты и меня станешь звать на “ты”, но тоже будешь уважать.

– Да, мадам.

Около 21 часа,

наверху, палата 7

Час уже поздний. Фабьенн унесла поднос с едой. Пациентка ни к чему не притронулась. Только выпила немного воды.

– Мне уже много лет не дает покоя один вопрос, – проговорила она. – Почему нам приходится так долго ждать своей очереди в отделении скорой помощи? Тут какая-то тайна? Вроде загадочного Бермудского треугольника, возникающего в приемном покое и превращающего минуты в часы?