Читать книгу "Встречи на ветру - Николай Беспалов"

Мое рабочее место практически в коридоре. Отгородили уголок шкафами, провели телефон и всего-то. За стеной кабинет Ивана Петровича. Ежели что, он стучит в стенку. Значит, мне к нему надо. Мы уже отрепетировали такой финт.

Трест наполняется служащими. Я сижу в своем уголке. Что делать, не знаю. Иван Петрович сказал: «Обучение пройдешь по ходу дела». Время идет. А когда начнется дело?

Стук в стену.

Глянула на себя в карманное зеркальце. Пошла. Иду, дрожу. Так не дрожала на экзаменах.

– Ирина. – Суров начальник. Чем успела рассердить? – Пойди в машбюро. Надо отпечатать эту бумагу. В трех экземплярах. Срочно. – Я уже в дверях. – Я распорядился, чтобы тебе отдали писчую машинку. Осваивай. Такие бумаги будешь печатать сама.

«Папа говорит: не боги горшки обжигают. А как правильно сказать: писчая и пишущая машинка? Писчая – это бумага все же», – такие мысли у меня в голове крутились, пока я шла в машинописное бюро.

Вошла в комнату, где сидят машинистки, и меня оглушил треск. Как они тут выдерживают целый день? Оглохнуть можно.

– Тебе чего, девочка? – не прекращая стучать по клавишам, спросила одна из теток.

– Вот начальник приказал отпечатать в трех экземплярах и срочно.

– У нас все начальники, какой именно?

– Иван Петрович – мой начальник.

– Девочки, – тетка даже перестала стучать, – глядите, наш Иван Жуан девочку себе взял.

– Какое Вы имеете право так говорить? Я работаю у Ивана Петровича секретарем-машинисткой. Он сказал, что вы должны отдать мне пишущую машинку.

– Клади сюда свои бумаги, а машинку возьми на подоконнике. – И смеется. Чего смешного? Через минуту я поняла, отчего ей было смешно.

На широченном подоконнике этих самых машинок штук десять, и все какие-то грязные. За окном мне видна церковь, вернее, это костел. Ветер рвет какой-то плакат, кружит листья. Пойти бы сейчас на Неву, поглядеть на наводнение. Выбрала машинку, что поменьше, но и она оказалась тяжеленной. Взяла её и ойкнула.

– Что, тяжело? Зови кого-нибудь, – смеётся, – только смотри, чтобы твой начальник не заревновал.

Злые они, но сама думаю: значит, Иван Петрович прослыл тут бабником. Я вспоминала, как он говорил о каком-то Ромульде Карловиче. Намекал на то, что тот охоч до женщин. А сам-то. Ничего, я его приручу. У меня тоже характер.

Иду по коридору, народ ходит, и никто не вызвался помочь.

Пришла и так трахнула этим ундервудом об стол, что стекла задрожали.

Иван Петрович опять стучит в стенку.

– Чего там упало? – в этот раз он не злится.

– Машинку притащила. Тяжелая, гадина, мочи нет.

– Пошли, посмотрим.

Он впереди, я за ним.

– Кто же тебе эту рухлядь всучил? На ней, наверное, ещё первые декреты Ленина печатали. Сейчас я им дам дрозда, – легко подхватил машинку и зашагал. Я едва поспеваю за ним.

Пришли в машинописное бюро.

Машинистки, как увидели Ивана Петровича, сразу перестали стучать, и в тишине раздался его голос:

– Ты что же, Анна, учудила?! Всучила моей секретарше эту развалюху. На ней и буквы одной не напечатаешь.

– Она сама взяла. У меня дел невпроворот, чтобы нянькой быть ещё.

– Дождешься ты у меня, – Иван Петрович сбавил тон.

– Год, как жду, – смеется Анна, и другие начали хихикать.

– Срамница. Где исправные машинки?

– За стеллажом. Но учтите, Иван Петрович, если у кого из нас машинка испортится, печатать не на чем будет. Там резерв.

– На следующей неделе получите новые, германские. «Оптима» называются.

Старый ундервуд так и остался стоять на полу, а почти новая пишущая машинка заняла свое законное место на моем столе.

– Учись, Ирина. Даю пять дней, а потом уж начну загружать. – Я млею от его улыбки. Так же, как начинаю дрожать, когда он повышает голос. И вот что характерно: и в одном, и в другом случае во мне просыпается желание обнимать его крепкие плечи и целовать, целовать.

Мой первый рабочий день в строительном тресте прошел почти без осложнений. Если не считать того факта, что я совсем не ела. Представляете, что творилось в моем животе, когда я вышла на Невский проспект. Ивана Петровича в конце дня вызвали в главк, уходя, он мимоходом бросил в мою сторону: «Сегодня дома буду поздно, так и передай Ольге, мол, совещание большое».

Знала бы я в тот момент, что за «совещание» его ждет, выцарапала бы глаза.

На Невском проспекте не протолкнуться. И откуда у людей столько денег? В магазинах очереди, в ресторан очередь. Даже в пирожковой «Минутка» очередь. «Голод не тетка», – говорит мама, но я не знаю, чью тетку она имела в виду. Обойдемся без теток. Заняла очередь и пускаю слюни. В кошельке рубль с мелочью. Наемся от пуза.

Стою у стойки у окна, жую пирожок с капустой, смотрю в окно витрины. На противоположной стороне какие-то мужики затеяли свару. Чего не поделили? Народ спешит мимо. Вот и милиция подъехала. Молодцы милиционеры. Раз – и скрутили драчунов. Зараза! Кофе кончился. Обычно я рассчитываю так, чтобы стакана кофе хватило на пирожки. Увлеклась. Приходится дожевывать ватрушку всухую.

А ветер все дует и дует. Спасибо Ольге Федоровне, дала мне свое кашне. Завязала бантом на шее и пошла. Очень хочется поглядеть на наводнение. Утром сказал же кто-то, что будет наводнение.

Иду, глазею. Глаза у меня острые. Все подмечаю. Впереди идет парочка. Он ей руку подставил, а она буквально повисла на ней. Стоп! Я действительно встала. Так это же Иван Петрович! Вот, значит, какое у него «совещание». В первый момент я хотела обогнать их и исцарапать этой девке рожу. Потом остыла. Погляжу, куда они намылились. Никуда он от меня не денется. Каламбур – не смылится.

Иду за ними в трех шагах, и до меня доносятся отдельные слова: «рожу и не погляжу», «срама не боишься». Интересная картина маслом вырисовывается. Выходит, эта простипома беременна. Это чудное слово – простипома – я прочла в рыбном магазине.

Они сворачивают, и я за ними. Мама моя родная! Иван Петрович ведет эту сучку в гостиницу. Вижу на вывеске – «Европейская». Что же это выходит: тут у них, в Ленинграде, вот так запросто можно привести женщину в гостиницу? Разврат какой-то. Они вошли внутрь, а мне расхотелось переться на набережную смотреть на воду. Вышла на площадь, где посреди памятник Пушкину, а эс. Тут ветер гуляет, как хочет. То с одой стороны дунет, то с другой. Вижу скамью под деревом. Села.

– Девушка, Вам не холодно?

Нет покоя от этих приставал. Так бы и врезала, но тихо отвечаю:

– Ужас как холодно. Сейчас тут же при тебе и помру. Чего делать будешь, хмырь прыщавый? – Парень отскочил.

– Сумасшедшая. Я же просто так.