Читать книгу "Домашние задания - Якоб Аржуни"

В конце обеда Линде поинтересовался, как дела у «Эмнисти» в Израиле. В их семье это было своего рода золотое правило: если разговор не ладился, начинали говорить о политике. В последнее время — в основном об Израиле и палестинцах. (Линде, все еще танцевавший в гостиной, вдруг вспомнил выступление Корнелиуса на последнем занятии, и ему стало слегка неприятно при мысли о том, какие пошлые они вели разговоры о политике.) Тут даже Ингрид включалась в беседу, и это были те немногие минуты, когда в семействе Линде появлялось не только взаимопонимание, но даже что-то похожее на веселье. Например, Пабло говорил: «Израильтяне опять подстрелили ребенка». На что Ингрид отвечала: «Какой ужас!» И Линде (с горестной ухмылкой) замечал: «Вероятно, отстреливаясь!!» После этого все кивали и слегка посмеивались: «Да, да…»

Правда, когда через два дня в газете написали, что мальчик с отцом шли за молоком и попали в перестрелку между палестинцами и израильтянами и что смертельная пуля, по расчетам баллистов, была выпущена с палестинской стороны, разговор о политике за столом впервые не смог погасить семейный конфликт. Дело в том, что Ингрид неожиданно не согласилась с единодушным мнением мужа и сына: раз баллистическую экспертизу проводили израильтяне, значит, точно вранье.

— Однако, — сказала она, — на снимке видно, что израильтяне, по всей вероятности, стреляли из-за угла. А кроме того, какой отец пойдет со своим сыном за молоком туда, где стреляют? Причем стрельба длилась уже несколько часов.

— Во-первых… — Пабло отставил чашку и строго посмотрел на мать, — фотография, конечно, искажает пространство, и я не удивлюсь, если это дело рук израильтянина.

— Здесь написано: dpa.

— Да, конечно.

— Что значит: «Да, конечно»?

— Ну, потому что эти три буквы могут обозначать что угодно.

— Но ведь dpa — это немецкое пресс-агентство, а не израильское.

— Мама! — вздохнул Пабло. — Именно немецкое пресс-агентство! Мы же знаем, что немцы до сих пор мучаются комплексом вины перед евреями!

— Ну… — неуверенно выдохнула Ингрид.

Линде вспомнил, какое он в тот миг испытал двойственное чувство: с одной стороны, он, как и его сын, не сомневался, что большинство произраильских сообщений инспирированы самими израильтянами, американцами или кем-то еще, а с другой — он понимал, что аргументации Пабло не хватает убедительности. Но прежде чем он задумался, откуда у него взялось такое чувство, Пабло продолжил свою мысль:

— А во-вторых, откуда ты знаешь, как палестинцам приходится каждый день доставать себе еду?

Ингрид не нашлась что ответить.

— И знаешь ли ты, хотя бы приблизительно, что значит там один литр молока?

Этого Ингрид тоже не знала.

— А такие мелкие перестрелки там переживают каждый день.

— Ну уж, каждый день, — вставил Линде не столько для того, чтобы поддержать разговор или возразить сыну, сколько для того, чтобы сохранить мирную атмосферу на время завтрака. С тех пор как Мартина больше не жила дома, чаще бывало, что они сидели молча, каждый погрузившись в свои тягостные мысли. И если уж его супруга в кои-то веки заговорила, причем вовсе не для того, чтобы в чем-то его упрекнуть…

— Мне кажется, ты немного преувеличиваешь.

Но Пабло, казалось, только и ждал этого возражения.

— Переживают, — наставительно сказал он. — Даже если там стреляют не каждый день, то люди ежедневно чувствуют себя как под обстрелом. Об этом есть научные исследования и статьи психологов. Да это же легко себе представить: если солдаты всегда могут открыть стрельбу, как только ты появишься на улице, то ты будешь себя чувствовать так, словно они и вправду стреляют постоянно.

Ну и пожалуйста, подумал Линде, только бы обойтись без психологии и теории о том, будто что-нибудь в самом деле происходит только потому, что кто-то это ощущает. Это напомнило ему о постоянном упреке Ингрид, что его просто распирает от подавляемых агрессии и жестоких поступков по отношению к ней, а она, человек тонко чувствующий, ощущает это и почти не может дышать, словно он выпустил эти намерения и желания на свободу. Так что если Пабло продолжил бы свои речи, то Ингрид, судя по всему, вскоре опять принялась бы за свои бредовые упреки. Кем он только уже не был: и социально опасным супругом, живущим на месте своего преступления, и самцом неизвестной породы, совершающим безобразные поступки, и отцом пьющей любовницы, и еще Бог знает кем. А сейчас она, пожалуй, сравнит его с израильской армией, а себя — с палестинским народом, постоянно находящимся под обстрелом.

Поэтому он быстро возразил:

— Я считаю, что это ничего не меняет в справедливом мнении Ингрид, что заботливый отец никогда не поведет своего сына под выстрелы. Разве что… — Линде сделал паузу, зная: то, что он скажет, взорвет мирную атмосферу завтрака, но тогда линия фронта проляжет не между ним и Ингрид, — разве что отец заранее соглашается на бессмысленную гибель своего сына ради публичного эффекта этой смерти. И к сожалению, приходится заметить, что палестинцы часто посылают своих детей в самую гущу схватки.

— Посылают?! — Голос Пабло захлебнулся.

(Линде вновь вспомнил Корнелиуса. Тот же фанатичный тон.)

— Палестинцы посылают своих детей в самую гущу схватки?! Но в это невозможно поверить! — Пабло, видимо, не знал, как выразить свое негодование. Он закричал на Линде, размахивая руками: — А если дети от нищеты и голода по собственной воле бросаются в самую гущу схватки?! Но этого старый и сытый европеец, любитель литературы, просто не может себе представить! Ведь у Гете про это ничего не написано!

Вот это да! Линде с тревогой посмотрел на Ингрид, которая, однако, спокойно и с любопытством разглядывала сына. Старый и сытый европеец, любитель литературы! Значит, таким он видит своего отца! Но ведь это просто смешно! Чтобы именно Пабло упрекал его в том, что он далек от жизни и староват! Он злобно ухмыльнулся. Пусть этот суперпалестинец сперва попробует на вкус суть жизни и приобретет хоть какой-то опыт, подобающий молодому парню! Вместо того чтобы то и дело втихаря ездить в Дармштадт, в тамошний секс-центр с видеокабинами! Там Линде как-то случайно увидел Пабло и с тех пор знал, что означают его слова: «Мне нужно ненадолго съездить в Дармштадт!» Вот уж где сколько хочешь самой чудовищной эротики без всяких там наманикюренных ногтей и накрашенных глаз! Надо же — недоросль в роли проповедника!

В который раз Линде подавил в себе желание четко и ясно разъяснить сыну все его ничтожество в надежде на терапевтический шок, который, может быть, наконец-то сделает из Пабло того удалого парня, каким он сам был в молодости. Вместо этого он примирительно улыбнулся и сказал:

— Европеец и любитель литературы — я считаю это комплиментом, дорогой мой. И если б ты знал, чего у Гете только не написано, то не стал бы карабкаться на столь высокого скакуна. Однако, как всегда… — Линде развел руками и примирительно поглядел на Пабло и Ингрид… — По-моему, это недостаточная причина, чтобы испортить наш прекрасный завтрак. В конце концов, мы ведь в целом одинаково оцениваем израильскую политику.