Читать книгу "Ничего личного - Дмитрий Бондарь"

— Слушай, Сардж, — сказал он. — А как вы перенесли этот чертов "черный понедельник"? Вы же что‑то там с бумагами хитрили? Я ведь купил по твоему совету немного Enron и Apple. Они почти ничего не потеряли, но знаешь… читая газеты, я был уже на грани срыва. Как у вас‑то нервы выдерживают?

Я действительно как‑то посоветовал ему прикупить эти бумаги. И сказал, что лет через десять они сделают каждый вложенный цент десятью долларами. Сэм должен был дожить до самой смерти Джобса.

— Привычка, — отговорился я. — Привычка и таблетки. Успокоительные.

— Смотрю я на тебя, Сардж, — вдруг неожиданно Сэм стал серьезен. — Смотрю и думаю: тот ли это мальчик, что оказался в моем доме два года назад? Вроде бы он: те же глаза, нос, рот, вихры, но и не тот совсем — ты стал какой‑то закрытый и… злой, что ли? Не могу найти слова.

Я улыбнулся ему:

— Для тебя, дядя Сэм, я всегда тот самый. И не принимай на свой счет мою усталость.

Я остался у него до утра — чтобы не садиться за руль нетрезвым. Утром, когда Сэм отправился к своим "лошадкам", я пообещал ему непременно приехать на Рождество, ну а в следующем году вместе провести пару недель на скачках "Кентукки Дерби".

Всю дорогу лил тоскливый октябрьский дождь, и на дороге образовались полузатопленные места, где приходилось перебираться едва ли не вплавь. Пару раз на скользких участках машину хорошо потащило в сторону и я исцарапал оба передних крыла и хорошо помял решетку радиатора, въехав в дорожное ограждение.

— Думаю, мы заслужили хороший отдых! — Такими словами встретил меня Захар.

Он внимательно со всех сторон оглядел мою машину — грязную, побитую немного и насквозь мокрую, хмыкнул:

— На Гавайях, а? Очень хочется посмотреть на курорт, бывший русским, а ставший американским. Как Аляска, только история другая. Я здесь журнальчик почитал, пишут, что еще должны сохраниться остатки Елизаветинской крепости, построенной русским немцем Шеффером. Взглянем? Перл–Харбор опять же. Корабли–авианосцы–линкоры всякие. Живая история. Единственное место в США, что пострадало от войны.

Я был настолько замучен дорогой, что не стал с ним спорить и еще через три дня мы оказались в самолете "Дельта Эйрлайнз", следующим до Сан–Франциско. А там была быстрая пересадка на стыковочный рейс Pan Am, чья показная роскошь подтверждала сплетни о том, что все пилоты там едва ли не наследные принцы, а стюардессы — переманенные из глянцевых журналов фотомодели. Спустя восемь часов, семь из которых я бездарно проспал, мы приземлились в Гонолулу — столице пятидесятого американского штата, что находится в самом центре Тихого океана. На берегу, который прощается с Солнцем последним на нашей планете.

Еще в Луисвилле Захар заказал нам два двухместных номера в Ocean Resort — двадцатиэтажном отеле почти на берегу океана. Мне достался с видом на горы, ему — номер напротив, с видом на пенный прибой. До берега было не больше ста метров по извилистой аллейке.

Если не считать проблемы с часовыми поясами — вставали мы по местным меркам очень рано, а ложились когда приличные гавайцы еще только собирались ужинать — все остальное было просто замечательно. Вполне приличная еда со смешными названиями — вроде локо–моко. Бесконечно много фруктов, травок, соусов и приправ создавали тот особенный букет, что запоминается навсегда и сильно нравится женщинам. Но и для нас кое‑что нашлось. Особенно пришлись по вкусу шашлык из тунца и жаркое из рыбы махи–махи.

Я всю неделю пролежал на пляже, попивая коктейли, хотя мне и говорили, что сезон уже кончился и ничего хорошего от такого лежания ждать не стоит. Но так уж вышло, что обычных для этого времени года дождей не случилось, было умеренно тепло, впрочем, здесь всегда +77 по Фаренгейту: я успел слегка подвялиться и ненадолго забыть о делах, оставленных в Луисвилле.

На стоящей у берега спасательной вышке добрейший парень Джон — гаваец, лысый и бородатый, ежедневно по нескольку раз пугал меня ожиданиями цунами и тайфунов. Он вглядывался в небо, прикладывал то бинокль к глазам, то ладонь к бровям, находил какие‑то тайные знаки, о которых ему "старики говорили", и предлагал мне взять в аренду спасательный жилет — на всякий случай. Но вода была тиха и покойна — будто нарочно издевалась над его страхами. И сотни запахов, доносившихся вместе с ветром с гор, сводили с ума, создавая незабываемую объемную картину рая на земле: цветы, жареная рыба, бриз и свежесть океана. Никакого сравнения с суетой на заваленном водорослями побережье Черного моря под Анапой — единственного курортного местечка (если не считать кратковременного пребывания на Кубе), где мне довелось побывать прежде.

Природа, местные колоритные напевы, ежедневные экскурсии, музеи, мемориалы и ресторанчики — все досталось Захару. Он ходил в зоопарк, где фотографировался с бегемотами и крокодилами, обследовал всю береговую линию пляжей Вайкики — от нашего Капиолани до далекого San Souci, побывал в вулканическом кратере Алмазная голова и еще в десятке мест, от каждого из которых остались подробные фотоотчеты. Огромную часть его памятных фотографий составляли разноцветные рыбы, шевелящие плавниками в прозрачной воде — и не дай бог тронуть хоть пальцем эту растопырившуюся симпатягу — наказание со стороны властей будет быстрым и неотвратимым! Захар говорил, что три месяца тюрьмы за прикосновение дают автоматически. Если рыба захочет потрогать человека — ей можно, а наоборот — нет. Из поездки на затонувший линкор "Аризона" Майцев привез копию кинопленки, снятой неизвестным оператором при налете японцев на Пирл–Харбор. Он летал на самолете над действующими вулканами и опускался в океан в стаю акул — в клетке, конечно, безопасно с гарантией, но я бы все равно от подобного развлечения поостерегся.

Он вообще времени зря не терял — помимо красот тропической флоры и фауны в его распоряжении оказались целые толпы красавиц, приехавших сюда найти выгодную партию или же просто, как и я, решивших отдохнуть вдали от цивилизации.

Каждое утро Захар рассказывал мне о замечательных водопадах, лесных тропинках и пустынных белых пляжах: песочных и с рифами. О черных песках Пуналу и церемонии Луау — с песнями, возлияниями и бесконечной обжираловкой. О ботаническом саде Фостера и памятнике Камехамехе I — объединителю Гавайев, тому самому, что долго решал, к кому примкнуть — к русским или американцам, а я, соглашаясь с ним, что все это крайне интересно, брел к своему лежаку, и снова лежал и смотрел на горизонт — туда, где садилось в океан солнце. Иногда лишь прерываясь от созерцания этой величественной картины, чтобы заказать еще один коктейль.

На четвертый день Захар просто не вытерпел и сказал, что если я желаю отдыхать не как человек, а как зеленая травяная гусеница, то так тому и быть — это целиком мое дело, но он не позволит мне загубить его единственный отпуск за три года.

Он прихватил с собой заготовленный с вечера баул и выскочил в коридор отеля. Дверь не успела захлопнуться, как оттуда послышался женский смех.

А я опять поплелся на пляж — к прибою, к пальмам, к птицам и облакам. Мне понадобилась вся неделя, чтобы ощутить, как, наконец, уходит усталость и почувствовать восстановление.