Читать книгу "Дождь прольется вдруг и другие рассказы - Мишель Фейбер"

Однажды копаясь в помойке, Бог обнаружил нечто совсем уж удивительное — планету. Резким движением он схватил находку, чтобы вытащить ее из бака, но тут же подумал, что надо бы действовать поаккуратнее: планета, хоть и была цела и невредима, казалась на удивление хрупкой. Пальцы Бога прошли сквозь защитный слой атмосферы и чуть не оцарапались о рыхлую поверхность земли. Тогда Бог, держа шар за белые полюса, принялся рассматривать, не натворил ли чего… Для начала правильной ли формы был этот шар? Если правильной, то теперь он слегка вытянулся и походил на яйцо. Земной прах сыпался в атмосферу с кончиков Божьих пальцев и оседал на полюса, как молотая корица на ванильное мороженое. На континентах, потертых и выщербленных, возникло несколько новых озер. Другого ущерба вроде не наблюдалось.

Бог сел, прислонился спиной к забору и стал разглядывать добычу — иссиня-зеленый мир, теплый и пахучий, где моря преобладали над сушей. Бог принюхался — его опьянил аромат чего-то прохладного и вяжущего, вроде сосны или озона. Сквозь это благоухание пробивались запахи суглинистой почвы, поджаренной хлебной корочки, экваториального перегноя, соленого супа морей и сладкой шипучки рек. Пахло очень приятно.

Хотя помойка была исследована не до конца и могла таить еще немало ценного, планету надо было срочно нести домой. А то еще явится кто-нибудь и отберет у него этот мир или прикажет вернуть его на место, потому что штука это опасная, а вовсе не детская игрушка.

Неловко поднявшись, Бог чуть не выронил планету — пальцы совсем онемели от холода. Тогда он, давая отдых пальцам, положил шар на ладони, так чтобы тяжесть распределялась равномерно. Стало гораздо лучше — возможно, планета была менее хрупкой, чем ему показалось вначале. Бог немного постоял, грея руки о тропический пояс, пока кончики пальцев не обрели чувствительность, и пошел домой, внимательно глядя под ноги. Время от времени планету приходилось переворачивать: когда погода на ней менялась, у Бога покалывало ладони. Постепенно Бог до того осмелел, что взял планету в охапку. Получилось. Он уже бежал вприпрыжку, и планета, как в люльке, покоилась на согнутой руке, когда вдали показался дом.

Он повесил планету в спальне под потолком — это было самое подходящее место. Класть ее на стол или на комод ему представлялось неразумным: от долгого лежания на одном боку Планета могла расплющиться, а ее Южный полюс захиреть от недостатка света. Могла она также скатиться на пол и разбиться вдребезги. Поначалу Бог собирался положить планету на пол, но передумал: не хватало еще пнуть ее ногой, невзначай или намеренно, из-за дурного настроения, а кроме того, не хотелось смотреть сверху вниз на такую красоту.

Итак, он подвесил планету к люстре в центре комнаты, прикрепив нитками к лампочке. Абажур снял, чтобы тот не загораживал свет и не отвлекал внимания: наверху должна быть только одна заметная вещь. Планета казалась самим совершенством. Овеваемая ветерком из окна, она вращалась — почти незаметно для глаз, но постоянно — высоко над всеми остальными игрушками. Конечно, Бог с ними тоже играл, но знал, что им далеко до его любимицы. Те были прочные и понятные, но лишенные сложности и тайны. Иногда он так сильно увлекался ими, что забывал о своей планете. Но вспомнив о ней, всегда радовался, что она ни на что не похожа.

Когда Бог не играл дома, он бегал к брошенной Вселенной, чтобы покопаться в помойке. И всякий раз у него глаза лезли на лоб при виде новых диковинок. Раскаленные стержни; сверхплотные металлы; собранные в бутыли газы — они, если разбить стекло, вырывались наружу, как звезды в ярком оперении; огромные комья серебряного волокна, вылезающие из баков точно пена; ярко-желтые дырявые защитные костюмы; непонятные прозрачные приборы, аккуратно уложенные в черные резиновые футляры; сборники законов с густо исписанными выцветшими страницами; мешки с компьютерными дисками, раскрошившимися до размера шрапнели; и уже не влезавшие в баки сломанные машины парадоксов. Все необходимые материалы для создания Вселенной.

Но не это интересовало Бога. Ему не было дела ни до прошлого, ни до будущего Вселенной, его волновало лишь настоящее. Он будет играть, пока есть игрушки, пусть даже с помойки. Чем еще заниматься?

Поскольку планета висела под потолком, она невольно приковывала внимание Бога, когда он укладывался в постель. Наигравшись за целый день, прикрыв глаза, он разглядывал маленький иссиня-зеленый мир. Обычно он так и засыпал — и видел во сне, как отправляется туда, уменьшившись до крошечного размера. Это были забавные сны, очень романтические, в которых чудесным образом мифическое сосуществовало с нелепым. Лежа в постели, он наблюдал, как его двойник бродит по земле и вглядывается в непроницаемые небеса в надежде хоть мельком узреть в просвете собственное лицо. Он видел людей, которые явно чего-то от него ждали — судя по всему, исполнения некой миссии. А он в глубине души мечтал уединиться и спокойно играть в тишине.

Сны всегда заканчивались очень плохо: обитатели иссиня-зеленой планеты сажали двойника под замок, намеренные никогда не выпускать его на волю. В кошмарах Богу мерещилось, что его хотят похоронить заживо, обратить в россыпь атомов и заставить слиться с равнодушной земной корой. Хватая ртом воздух, он просыпался, запеленатый в простыни, как в саван.

Но, несмотря на кошмары, он по-прежнему был очарован красотой своей планеты. Точно чудесное яйцо, в котором слилось все сущее, она казалась невинной и одновременно мудрой: из расплавленной жижи вырастали горы, из воды и грязи — тропический лес, соль обращалась в пресную воду. Эти волшебные метаморфозы происходили сами по себе, словно мир инстинктивно находил применение всему — даже дыханию растений.

Часто перед сном, вспомнив об удивительных свойствах сияющей мягким светом планеты, Бог вскакивал с постели, дабы взглянуть на шар еще раз. Он забирался на стул и всматривался в материки через лупу, почти дотрагиваясь до пористой атмосферы.

Лупа была замечательная, ее он тоже откопал на задворках Вселенной в помойном баке, но сквозь нее можно было разглядеть далеко не все. Природные катаклизмы, вообще-то очень интересные, Бога разочаровали. Как он ни напрягал зрение, он не видел, чем перистые облака отличаются от высокослоистых или дождевых, потому что они то и дело набегали друг на друга. Все меркло в тумане, точно дымка усталости, застилающая Богу глаза. Ураганы, смерчи, молнии, град, снегопад и дождь — ничего этого Бог не мог разглядеть, как бы ни щурился. Если по небу плыли облака, они закрывали от него эти великолепные зрелища, если же облака исчезали — не было и самих зрелищ.

Когда Бог понял это, стоя на шатком стуле посреди комнаты, то очень расстроился. Он почувствовал себя окончательно отрезанным от мира.

Его планета была такой маленькой, а он таким большим! Океаны вполне могли уместиться у него на ладони, и лишь немногие страны по своим размерам были сравнимы с глазами, которыми он их разглядывал. Ему, конечно, нравилось видеть всю картину целиком, но в то же время его ужасно интересовали детали. Сквозь клочок ясного неба иногда проглядывал лес — если он был уж очень большим. Деревьев он рассмотреть не мог. Иногда Бог принимался фантазировать и представлял себе не просто дерево, а молодой побег — нет, скорее даже росток — увенчанный тугой почкой, тот торчал среди черного сгоревшего леса, словно лягушачья лапка.