Читать книгу "Адриан Моул. Годы капуччино - Сью Таунсенд"

По пути домой мама взяла меня под руку. Я не возражал, потому что она выглядит теперь такой старой (ей пятьдесят три), что никто уже не примет нас за любовников. Когда мы подошли к Глициниевой аллее, мама вонзила мне в руку ногти и сказала:

— Не хочу идти домой.

Она произнесла это с интонацией маленького ребенка. Когда я спросил почему, мама ответила:

— Причины три: Джордж, Рози и Уильям. — Увидев мое лицо, она добавила: — С ними так тяжело, Адриан. — Она опустилась на низенький заборчик, на котором росло что-то подозрительно синее, и закурила. — Нет от них ни минуты покоя. А Новый Пес меня только раздражает. Я впустую трачу свою жизнь.

Я поспешил ей возразить и сказал:

— Нет, нет, не впустую.

Но больше ничего придумать не смог. Пик маминой жизни пришелся, по-видимому, на 1982 год, когда она сбежала в Шеффилд с нашим соседом, гадом Лукасом.

— Только посмотри, сколько букв понаставила Пандора перед своей фамилией и после нее. — Мама разгладила скомканную предвыборную листовку, и мы заглянули в нее. — Она доктор, бакалавр искусств, магистр искусств, доктор философии, а завтра она будет еще и ЧП. А после моей фамилии нет совсем ничего, а перед фамилией — лишь «миссис», — с горечью сказала мама. — И еще, — добавила она, — Пандора говорит на шести языках. А только и могу, что сказать на испанском «Два пива, пожалуйста».

Тут из-за угла дома выползла старуха в инвалидном каркасе и заорала:

— Вы помяли мои аубриэтии.

Я понятия не имел, о чем она говорит, но извинился перед владелицей стены, и мы пошли дальше.

Пока я ждал, когда разморозится в микроволновке лазанья из супермаркета «Сейнзбериз», зазвонил телефон. Это был Иван Брейтуэйт, отец Пандоры. Он спросил, дома ли мама.

Я вежливо ответил:

— Здравствуйте, Иван, это Адриан.

— А, здравствуй, — сказал он без особого восторга. — Я думал, ты в Лондоне. Что-то читал про тебя в «Санди таймс», по поводу то ли еды, то ли бурды.

Дорогой Дневник, неужели гнусный пасквиль А. А. Гилла всю оставшуюся жизнь будет следовать за мной по пятам? Может, мне связаться с Чарли Давкотом и попросить его написать А. А. Гиллу письмо с угрозой подать в суд, если упомянутый А. А. Гилл не заберет назад свое вздорное утверждение насчет сосисок?

Я крикнул маме, чтобы взяла трубку. Она вошла на кухню с Уильямом, болтавшимся на уровне ее ляжек, и передала малыша мне:

— Не опускай его на пол, он притворяется, будто тонет в открытом море.

После чего сказала в телефонную трубку:

— Иван, как чудесно, что ты позвонил.

И замолчала, лишь время от времени кивая (Ивану Брейтуэту всегда нравился звук собственного голоса). Наконец маме удалось вставить слово:

— Разумеется, мы с радостью поможем, встретимся через полчасика.

Мама положила трубку, ее усталые глаза блестели от возбуждения.

— Мы нужны, Адриан! — крикнула она. — Пандоре не хватает машин и водителей, чтобы доставить на избирательные участки пожилых избирателей.

— Бензин оплатят? — поинтересовался я, как мне показалось, не без оснований.

Мамино лицо помрачнело.

— У нас есть шанс скинуть с нагретого места этот жирный мешок с дерьмом, Арнольда Тафтона, а ты мелочишься из-за нескольких галлонов бензина, — сказала она и взяла косметичку, которая от мамы всегда на расстоянии вытянутой руки.

К тому времени, когда она закрасила свое лицо, было два часа дня. Я не спал уже восемнадцать часов.

Свою временную штаб-квартиру лейбористская партия устроила в брошенной кондитерской, которая располагается в мрачном ряду старых лавчонок на окраине Эшби-де-ла-Зух. С одной стороны от кондитерской «Мадам Жоли» — парикмахерская, где под металлическими колпаками сидело несколько мадам, мало похожих на Жоли. С другой стороны от штаб-квартиры находится магазин футонов. Из окна футоновой лавки выглядывал господин с отвислыми усами, посетителей в магазине не было и, судя по безутешному лицу господина, не было никогда. Футоновая революция прошла мимо Эшби-де-ла-Зух.

Пандора сидела спиной ко мне, ее затянутые в чулки ноги покоились на старом кондитерском прилавке. Туфли-лодочки из черной замши валялись на полу. На Пандоре был плотно облегающий ярко-алый костюм, над левой грудью приколота большая красная роза, а над правой прицеплена розетка. Хриплым голосом Пандора говорила в самый маленький на свете мобильный телефон. Другой рукой играла своими длинными золотистыми волосами — собирала их в пучок и затем роняла на плечи.

Невзрачная женщина в расклешенной юбке и кардигане подала ей чашку чая. Пандора улыбнулась ей лучезарно и просипела:

— Мейвис, ты прелесть.

Мейвис рассиялась так, словно Ричард Гир признался ей в любви и предложил сбежать с ним на Малибу.

Я приблизился к Пандоре и подождал, пока она закончит разговор с каким-то типом из «Дейли телеграф» по имени Борис.

— Борис, дорогой мой, если меня сегодня изберут, обещаю, что праздничный обед состоится очень, очень скоро, а если я проиграю, то обед будет еще раньше. Пока, гадкий мой тори.

Улыбку Пандора отключила вместе с телефоном, встала и надела туфли.

— А что ты здесь делаешь? — осведомилась она. — Я думала, что ты в Лондоне готовишь дерьмо для А. А. Гилла.

— Прибыл помочь, — ответил я, игнорируя ее издевательский смех.

Пандора зажгла сигарету, и один из добровольцев, тощий тип с бородкой, кинулся к ней с пепельницей.

— Крис, ты прелесть, — прохрипела Пандора.

Крис пошатываясь убрался прочь — с таким видом, будто увидел рай.

— Ты, как всегда, предпочитаешь окружать себя рабами, — заметил я, оглядывая добровольцев, которые деловито суетились с бумагой, чайными пакетиками и телефонами.

— Они рады содействовать моему успеху, — ответила Пандора. — Поскольку знают, что сегодня я одержу победу.

— В прошлый раз ты поносила лейбористскую партию, утверждая, что она предала социализм.

— Пора взрослеть! — отрезала она. — Ты хочешь, чтобы эти чертовы тори остались или вылетели?

— Вылетели, разумеется, — ответил я.

— Тогда заткни пасть, — посоветовала Пандора. — Я живу в реальном мире.

Я оглядел штаб-квартиру. Да, это был реальный мир. Иван Брейтуэйт прикалывал маме красную розетку на жилет. Его волосатая рука скользнула по маминой груди, и он извинился. Мама растянула напомаженные губы в улыбке и склонила голову набок — в позе покорности, недавно я видел такую позу в документальном фильме про животных (горилл). Кроме того, я видел такую позу и в мамином исполнении — как правило, это был знак, что грядут крупные неприятности.