Читать книгу "Любовница Фрейда - Дженнифер Кауфман"

— Ты хоть понимаешь, что берешь в жены Катарину? — сказал Фрейд, иронически улыбаясь, сидя так, как сейчас, откинувшись на спинку стула и скрестив руки на груди.

— Катарину? — Марта вопросительно посмотрела на Минну.

— Да, твой обожаемый Зигмунд только что назвал меня мегерой.

— Я не хотел тебя обидеть, дорогая, — отозвался Зигмунд. — Ты же знаешь, как я люблю одну мегеру за то, что она никогда и ни с чем не согласна.

— Я не обиделась, — произнесла Минна, втайне радуясь, что ее сравнили с шекспировской героиней.

— Я полагаю, что данный персонаж несдержан и остер на язык, — заявил Игнац.

— В этом ее прелесть! — откликнулся Фрейд и продекламировал длинный отрывок из «Укрощения строптивой».

Минна и сейчас видела его таким, каким он был тогда в кафе, бросающим вызов каждому. Голова вскинута, подбородок выдвинут вперед, будто его гений требовал борьбы. Уже в те времена Зигмунд был нетерпелив, переполнен случайными, странными мыслями и считался самым умным в компании. Минна держалась позади и позволяла ему главенствовать в разговорах. Но он ждал ее реакции, и все заканчивалось диалогом между ними.

Более того, между ними годами продолжалась оживленная переписка. Причем началась она странно, вскоре после свадьбы. Сначала они только обсуждали книги. Еще будучи ребенком, в семье с шестью сестрами и властной матерью, Зигмунд читал, чтобы не замечать нищету и хаос, царившие в доме. Минна была счастлива, что кто-то считает ее умницей, а не какой-то неуклюжей уткой.

Она помнила первые письма. Они обсуждали «Озерную школу», Вордсворта и Кольриджа[8]. Потом классических мыслителей. Зигмунд мог писать о Гомере и Данте, щеголяя греческим и латынью. У Минны могли быть иные мнения, она оспаривала интерпретации немецких переводчиков. Они любили Диккенса и русских — Толстого и Достоевского. И, разумеется, Шекспира — Зигмунд хвалился, что начал читать его еще восьмилетним мальчиком.

Он восторгался Шиллером и Гёте, цитируя длинные отрывки из их произведений. Его пленяла античность, исчезнувшие цивилизации, боги, религии, мифы, включая миф о царе Эдипе, к которому он часто возвращался. И к трагедии Софокла «Царь Эдип». Он перевел ее с греческого для выпускного экзамена в гимназии. Зигмунд жаловался на работу врача, на коллег, на постоянные болезни детей, на невозможность бросить курить. Но письма по этому поводу были перегружены деталями, показной трагедией и жалостью к себе:

«Я снова бросил курить… ужасные мучения абстиненции… совершенно не могу работать… жизнь невыносима…»

«Это твоя ахиллесова пята», — отвечала Минна и спрашивала о последних исследованиях. Зигмунд слал ей страницу за страницей с подробностями своего открытия, технике психоанализа и о методике «лечения разговорами». Он хвалил ее, что она внимательна к деталям и вдумчивый читатель его трудов. Минна быстро сообразила, что должна быть осторожна в ответах, поскольку Зигмунд был сварлив и легко обижался.

В последующие годы он попытался привлечь Марту в их литературные дискуссии, но не преуспел. Иногда Минна думала, что у Марты вообще нет никакой активной внутренней жизни. Сестра все реже читала романы и газеты, полагая, что Шекспир непостижим даже в переводах. Исключая сонеты — те ей нравились. Вероятно, как память о четырехлетнем ухаживании, когда Фрейд слал их ей ежедневно. Тогда у нее были любимые писатели, особенно Диккенс, но, казалось, все исчезло с рождением детей.

Марта вышла из кабинета, неся графин с красным вином, и остановилась, заметив, что мальчишки вышли из-за стола, влезли за диван и устроили потасовку, вырывая друг у друга нечто, похожее на игрушечного солдатика.

— Оливер, Мартин, марш за стол! Зигмунд, а где кларет, который стоял на верхней полке? Тот, что твой больной принес тебе вместо платы? Я нашла лишь дешевое столовое.

Он пожал плечами, занятый маленькой статуэткой. Левая рука женской фигурки поднимала копье (которое ныне отсутствовало), а грудь ее обвивала повязка с рельефом головы Медузы. У Зигмунда была странная привычка приносить какой-нибудь антиквариат к обеденному столу и, поставив перед собой, обращаться к нему, словно к воображаемому другу.

«Слава богу, что не вслух», — подумала Минна.

— Первое столетие? — спросила она.

— Второе, Рим, — ответил он. — Афина — богиня мудрости и войны.

— Римская, а не греческая?

— Молодец. Копия греческого оригинала, пятый век до нашей эры, — пояснил Зигмунд, наклонившись к статуэтке.

Марта стояла между ними, наливая сестре вино.

— Танте Минна, — произнес Оливер, — хотите расскажу, что я сегодня выучил?

И пустился в подробное описание географии Дуная, перечисляя все страны, где он протекал.

— Голубой Дунай, который, кстати, никакой не голубой, а скорее грязный, желтый — самая длинная река в Европе, не считая Волги, две тысячи восемьсот пятьдесят километров. Он берет начало в Черном Лесу, а потом течет на запад через Германию, Габсбургскую империю, Словакию, Румынию и Болгарию.

— Замечательно, Оливер, — улыбнулась Минна, предоставляя не по годам развитому дитяте полную свободу изливать неудержимый поток названий и чисел.

Она внимательно слушала, как племянник перечислял города, размышляя, пригодится ли все это ему в жизни.

В какой-то момент все за столом потеряли интерес к его монологу, зато Минна болезненно вовлекалась в наблюдение событий, разворачивающихся перед ней. Интуиция подсказывала, что Оливером дело не закончится.

— Некоторые считают, что его непременно надо пристрелить, — весело пропищал Мартин, — он кого хочешь доведет.

Оливер, не замечая брата, продолжал пламенную и обстоятельную речь, блаженно не ведая, что перешел грань между исчерпывающим и чрезмерным. А тем временем ледники погружались в море, и стволы деревьев выращивали очередное кольцо. Наконец вмешалась Марта:

— У меня сегодня был еще тот денек с одной из наших служанок. Помнишь сестру фрау Жозефины? Брюнетку? Она пришла на замену и сразу уронила один из хрустальных бокалов. О сметании пыли и говорить не приходится. Такая неумеха, что пришлось заставить горничную все переделать. Кошмар. Господи, не нужно быть гением, чтобы догадаться: грязь в доме порождает болезни: холеру, тиф, дифтерию. Правда, Минна?

Та вежливо кивнула и едва заметно поморщилась, зная, что за этим последует.

— О, да, — продолжила Марта, — домашняя пыль содержит грязь с улицы, навоз, рыбью требуху, клопов, падаль, отходы из мусорных баков и — не слушай, Софи — паразитов.

Марта беспокоилась зря, никто ее не слушал, кроме Минны. Никто никогда не слушал ее бесконечные тирады о грязи. Минна считала себя обязанной проявлять хоть какой-то интерес, но это раздражало, если не сказать больше — ей было стыдно. Оливер пререкался с Мартином, а девочки, склонив головки друг к другу, обсуждали нечто секретное, находившееся под столом. Фрейд взглянул на Минну, его глаза блестели, обнаруживая почти нескрываемое раздражение, когда служанка внесла венское жаркое с тирольскими картофельными фрикадельками и капустой.