Читать книгу "Осенние мухи - Ирен Немировски"

Заупокойную служили в крипте. Воск с оплывающих свечей капал на каменные плиты пола. «За упокой души раба Божия…» Длинные тонкие руки старика-священника дрожали, его голос звучал тихо и нежно. Карины молились молча, никто не думал о Юрии: его душа обрела вечный покой, а каждого из них ждал впереди долгий неизведанный путь. «Защити меня, Господи… — мысленно взывали они. — Прости прегрешения вольные и невольные…» И только Татьяна Ивановна, стоявшая на коленях перед иконой в тусклом золотом окладе, клала земные поклоны и думала о Юрии, молилась о нем, просила для него у Бога вечного покоя и спасения души.

Отстояв молебен, Карины отправились домой. По дороге они купили у молодой веселой цветочницы свежие бутоны роз. Им начинал нравиться этот город и его обитатели. Когда идешь по парижской улице и на небе вдруг показывается солнце, все невзгоды и страдания почему-то забываются и на сердце становится легко…

Дома их ждал холодный ужин — у служанки был выходной. Они сели за стол, поели, хотя никто не чувствовал голода, и Люля поставила розы перед детской фотокарточкой Юрия.

— Какой странный у него был взгляд, — задумчиво сказала она, — я раньше не замечала… то ли равнодушный, то ли усталый, взгляните…

— Такой взгляд всегда бывает у тех, кому на роду написано умереть молодым или кончить жизнь трагически, — удрученно прошептал Кирилл. — Они словно бы знают, когда уйдут, но им все равно… Бедный Юрий, он был лучшим из нас…

Они долго молча смотрели на маленький выцветший снимок.

— Ему теперь покойно, душа его обрела свободу вечную.

Люля бережно поправила цветы в вазе, поставила у фотографии две зажженные свечи, и они застыли, понуждая себя думать о Юрии, но в их душах была одна только ледяная печаль, как будто с его смерти прошло много долгих лет. А ведь минуло всего два года…

Елена Васильевна машинальным жестом осторожно вытерла пыль со стекла — так утирают слезы с лица ребенка. Из всех детей она хуже всего понимала Юрия и меньше всех его любила… «Юрочка теперь с Господом, — подумала она, — он счастливее остальных…»

С улицы доносились звуки праздничного веселья.

— Здесь жарко, — сказала Люля.

Елена Васильевна обернулась к ним:

— Ступайте, дети, подышите воздухом, развейтесь. В вашем возрасте я тоже предпочитала ярмарку в Вербное воскресенье скучным придворным праздникам.

— Обожаю ярмарки! — выпалила Люля.

— Так иди, веселись, — устало повторила ей мать.

Люля и Кирилл ушли. Николай Александрович стоял у окна, глядя на белую стену дома напротив. Елена Васильевна вздохнула. Как он переменился… Даже не побрился сегодня… Надел старый, в пятнах, пиджак… Как же красив, как обаятелен он был когда-то… А она сама? Елена Васильевна украдкой взглянула на себя в зеркало: бледное лицо, расплывшаяся фигура, старый, заношенный фланелевый халат. Тоска… Она — старуха!..

— Нянюшка… — позвала она вдруг.

Она впервые назвала так свою старую служанку. Татьяна Ивановна, тенью бродившая по комнате, подняла на хозяйку потерянный взгляд.

— Что, барыня?

— Мы постарели, бедная моя, так ведь? Но ты не меняешься. Как хорошо смотреть на твое милое лицо… Ты все такая же.

— Так ведь я старуха, куда уж мне меняться, разве что в могилке, — со слабой улыбкой отвечала Татьяна Ивановна.

— Ты помнишь наш дом?

Лицо старой служанки залилось краской, она взмахнула дрожащими руками:

— Мне ли не помнить, матушка Елена Васильевна!.. Господь милосердный!.. Да я место каждой вещи помню!.. Вошла бы в дом, прошла бы по комнатам с закрытыми глазами и ни разочка бы не споткнулась!.. Все ваши платья помню, и детские одежки, и мебель, и парк — все!..

— Зеркальный салон, мою маленькую розовую гостиную…

— И диванчик ваш любимый, где вы сиживали зимними вечерами, когда детей сводили вниз.

— А прежние времена? До нашей свадьбы?..

— Как сейчас вижу ваше платье, бриллиантовую диадему в прическе… Платье было муаровое, со старинным кружевом покойной княгини… Вот ведь горе, Люличке таких не носить…

Они замолчали. Николай Александрович невидящим взглядом смотрел на темный двор. Он вспоминал, как впервые увидел на балу свою будущую жену, тогда еще графиню Елецкую: дивной красоты белое шелковое платье, золотистые волосы уложены в пышную прическу… Как сильно он любил ее в те времена… Им повезло — они доживают свой век вместе… Если бы женщины не бередили ему сердце воспоминаниями, жизнь казалась бы вполне сносной… Он процедил сквозь зубы, не поворачивая головы:

— К чему все эти разговоры? Прошлое ушло безвозвратно. Ничего не вернется. Пусть другие питают надежды, если им угодно… но все кончено, кончено… — с горьким ожесточением повторил он.

Елена Васильевна взяла руку мужа, привычным движением поднесла бледные пальцы к губам:

— С душевной болью нелегко совладать, дорогой мой… Но мы должны смириться… Такова воля Божия… Николенька, друг мой сердечный… мы вместе, и будь, что будет…

Николай Александрович беспомощно махнул рукой. Они смотрели друг на друга: каждый искал в постаревшем лице любимого человека тень былой красоты и безвозвратно ушедшего счастья.

В комнате было темно и жарко.

— Хочешь, вызовем такси и отправимся в маленький ресторанчик близ Виль-д’Оврэ, на берегу озера? Мы ездили туда в девятьсот восьмом, помнишь? — спросила Елена Васильевна.

— Помню.

— Вдруг он все еще существует?..

Николай Александрович пожал плечами:

— Вполне вероятно. Людям свойствен но думать, что все вокруг разлетается в прах, когда рушится их жизнь. Давай поедем и проверим.

Они погасили свет и пошли к двери. Татьяна Ивановна что-то невнятно бормотала, стоя посреди комнаты.

— Останешься тут, нянюшка? — спросил Николай Александрович.

Ему показалось, что старушка очнулась от забытья. Она долго шевелила дрожащими губами и наконец с сердцем произнесла:

— Да куда же мне идти?

Оставшись одна, Татьяна Ивановна села перед фотографией Юрия. Она смотрела на снимок, перебирая в памяти давние, всеми забытые образы. Лица ушедших, наряды, сшитые по моде полувековой давности, опустевшие комнаты. Она вспоминала, каким пронзительно жалобным был первый крик Юрия… «Он будто знал, что ему уготовано свыше, — думала она. — Другие дети тоже кричали, да не так…»

Она устроилась перед окном и принялась штопать чулки.

Глава VII

Первые месяцы в Париже Карины прожили вполне сносно, но осенью, когда из Бретани привезли маленького Андрюшу, денег стало не хватать. Последние драгоценности были давно проданы, и средств осталось на два-три года более чем скромного существования… Что с ними станется потом? Эмигранты выживали, кто как мог, открывали рестораны, ночные кабаре, магазины. Карины купили на последние деньги лавочку в глубине двора и выставили на продажу остатки былой роскоши: столовое серебро, кружева, иконы. Поначалу торговля шла плохо. В октябре нужно было платить аренду, Андрюшу следовало отправить в Ниццу — в сыром парижском воздухе давала о себе знать астма. Карины подумывали о переезде. Им предложили квартиру у Версальских ворот, гораздо более дешевую и очень светлую, но там было всего три комнаты и узкая, как пенал, кухня. Где поселить старую няню? С ее больными ногами она на седьмой этаж не взберется… Трудности и огорчения множились, прислуга в доме не задерживалась: никто не мог приспособиться к странным русским, спавшим днем, пировавшим ночами и оставлявшим немытой посуду.