Читать книгу "Американская оккупация - Паскаль Киньяр"

«На Рождество, зимой студеной, где воют волки на ветру…»[17]. Стояли холода. Той зимой Вийону удалось выбраться из тюрьмы замка Мен лишь благодаря тому, что король Людовик Святой проезжал здесь по пути в Турень. Иначе этот замок с его подземными темницами стал бы хладной могилой поэта.

И городок этот был тюрьмой, как было тюрьмой сердце Мари-Жозе, как была тюрьмой комната его матери. Однажды Патрик увидел, как отец топчется перед дверью, за которой ежедневно укрывалась мать, и не решается повернуть ручку. Там она его и застала. В тот день он услышал, как мать заявила отцу тоном, не допускавшим возражений: «Я запрещаю тебе входить в мою библиотеку, если меня там нет. Никогда не делай этого».

Кипя негодованием после отказа Мари-Жозе Вир, Патрик Карьон приблизился к двери материнской комнаты. Оставалось лишь повернуть ручку. Он смотрел на эту дверь, выкрашенную обыкновенной белой краской. Ему не терпелось разгадать, какая тайна заставляет женщин укрываться за дверями комнат, куда мужчинам вход заказан. Или же за стеной упорного отказа и молчания. Как и отец, он беспомощно глядел на дверную ручку из желтоватой, растрескавшейся слоновой кости, охранявшую доступ в эту комнату. И, как отец, не осмелился ее коснуться.

* * *

Патрик Карьон увидел Франсуа-Мари Ридельски в привокзальном кафе. Тот играл на пианино. Он стал слушать. Франсуа-Мари внезапно и резко ударял по двум клавишам, и эти созвучия буквально сводили Патрика с ума. Он подошел и поздоровался. Ридельски спросил окружающих, не могли бы они помочь ему с переездом. Все вежливо уклонились. Согласился один Патрик. Ридельски назначил ему встречу в мастерской своего отца, в субботу утром. Патрик Карьон обещал прийти после уроков в лицее.

Патрик даже раскраснелся от волнения. И от счастья, что ему будет дозволено таскать коробки и тюфяк пианиста.

Франсуа-Мари снова сел за инструмент.

Франсуа-Мари требовал, чтобы его звали на американский манер — Риделл. В нем чувствовалось вдохновение творца. А в его игре — дыхание гения. Она была невероятно жесткой. Она физически ранила чередованием долгих пауз и неожиданных диссонирующих аккордов. Своим богом он звал Монка, апостолами — Чарли Паркера и Майлза Дэвиса[18]. Риделл играл с американскими солдатами в «Таверне», пиццерии Оливе или в армейских столовках Зоны военных коммуникаций в Европе, в обмен на блоки сигарет Vice-Roy, LM и Lucky, которые военные покупали в «пиэксе». Сигареты он перепродавал, а на вырученные деньги тут же покупал наркотики. Человек он был переменчивый и сложный. Слишком много пил. Первым из деревенских парней подсел на «дурь». Но его никто не осуждал — просто в те времена люди о наркотиках ничего не знали. Еще он спекулировал обувью.

* * *

Мелкие камешки застучали в его стекло на втором этаже. Патрик подошел к окну, открыл створку.

Внизу стояла Мари-Жозе. Патрик тяжело вздохнул. Сошел вниз. Они чмокнули друг друга в щеки. В такую непогоду о прогулке на остров не могло быть и речи. Они отправились в рощицу возле южной плотины. Зашли в лесную чашу Солони. Мари-Жозе упрямо шла следом за ним. Она глядела на него, не отрываясь, с отчаянием и грустью, а ему казалось — с упреком. Она терзалась страхами. Тщетно он пытался обнять ее. Наконец она присела на обломок скалы и произнесла:

— Я ведь не нарочно!

Все эти затеи с руками и губами были слишком жалкими для нее, слишком грязными. Она обещала съездить к врачу в Орлеан — может, он научит ее, как сделать, чтобы без страха отдаться Патрику. Он слушал, не перебивал. Он уже не верил. Мысленно он поклялся уехать, уехать без нее, куда-нибудь очень далеко, вот тогда она пожалеет о своей неуступчивости и будет страдать. А Мари-Жозе все так же, искоса, печально поглядывала на него. И испускала тяжкие вздохи. По правде говоря, она ненавидела свое девичье тело, сама не зная почему, разве только из-за неумелых приставаний маленького мальчика, которого она любила. Ей было противно, когда он с грубой откровенностью говорил ей о своем плотском вожделении. Ну почему бы им не беседовать о чем-нибудь другом, об Америке, например?! Впрочем, они не говорили «Америка», они говорили «Штаты». Штаты были тем самым заповедным раем, где повсюду комфорт, богатство, здоровье, свобода и счастье. Мало-помалу она отказалась от жевательной резинки и страстно полюбила американские сигареты с фильтром, который ей нравилось слегка прикусывать.

* * *

В субботу 14 марта, в час дня, когда Патрик Карьон пришел в дом Ридельски, чтобы помочь Риделлу переехать в гараж Антуана Маллера на Орлеанской дороге, он обнаружил посреди двора черно-белый грузовичок «рено». В открытом кузове виднелись кисти и банки с краской.

Стоял резкий пронизывающий холод, но Патрик застыл на месте, глядя на эти запачканные белилами кисти, освещенные солнцем.

Затем он подошел ближе.

Протянул руку к откидному борту. Тихонько опрокинул банку, и краска стала заливать передние сиденья.

Так он опрокинул все банки, одну за другой. Только тогда гнев его слегка остыл. Он вошел в кухню Ридельски. И здесь, в этой кухне, Патрик Карьон впервые увидел телевизор. Телевизор принадлежал Партии. Двенадцать или больше товарищей по партии сидели рядами, вперившись в сероватый экран, которому предстояло покорить весь земной шар. Он возвышался перед рядами железных и деревянных стульев, занятых пятью детьми, их родителями, дедушками и бабушками, рабочими и учителями. Многие из них даже не сняли шляпы или каскетки. Зрители серьезно взирали на мутное расплывчатое изображение, которое то сменялось косыми полосами, то дрожало, то становилось четким, а миг спустя терялось снова.

Патрик Карьон не стал здороваться. Оба деревенских учителя, повернувшись к вошедшему, мрачно буркнули «здрасьте».

Риделл сидел на полу возле печки, спиной к экрану, и пил кальвадос прямо из горлышка бутылки. Увидев Патрика, он встал, пошатываясь. Худой, в черной куртке, с напомаженными, зачесанными назад волосами, он был очень красив.

* * *

Риделл вручил Патрику высоченную стопку «сорокапяток». Сам подхватил чемодан. На полу еще ждал скатанный, стянутый веревкой тюфяк и плотное шерстяное пальто. Взяв вещи, они вышли во двор. Риделл удивился: откуда взялась такая огромная лужа белой краски под пикапом? Патрик поразмыслил для виду, потом сказал: наверно, упала банка с белилами. Риделл разразился упреками в адрес своей семьи и всех членов партийной ячейки Мена, — сидят рядком, как репа на грядке, перед телевизором. Он говорил, что «зрелище» завоевало оба лагеря, и капиталистический и социалистический, подобно воинам Аттилы, некогда захватившим земли Ода и Орлеана.