Читать книгу "Гангутское сражение. Морская сила - Иван Фирсов"

— Федор Алексеич, ступай с Апраксиным и Крюйсом, оглядывай кумпанейские[15]корабли, а я тут задержусь.

В следующие дни поехали в Ступино, Чижовку, Коротояк, оценивали пригодность кумпанейских кораблей. Итоги оказались печальными. Из двадцати пяти кораблей только девять годились к службе, да и то требовали доделок.

— Остальные суда, которые негодные вовсе, разобрать, другие переделать под провиантские, пускай послужат, — окончательно решил царь.

Каждый день он теперь пропадал на «Предистина-ции», а Апраксину дал задание:

— Готовь к спуску «Черепаху», яхту и кумпанейские корабли, которые годные.

Зима выдалась малоснежная, в половодье река в некоторых местах не дошла до стапелей, корабли так и остались ждать следующей весны.

— То ли дело на море, — недовольно сопел Крюйс, — всегда ветерок нагонит воду на верфи, нет такого сраму.

В эту весну спустили только пятидесятипушечную «Черепаху», двенадцатипушечную «Святую Наталью» и два сорокапушечных кумпанейских корабля.

Как всегда, церемония кончилась праздником. За столом никто не вспоминал о неудаче под Нарвой, но Петр сам начал разговор:

— Нынче мы против турка готовим силу на море. Пускай видят, мы не таимся. А что Карл нас под Нарвой поколотил, ему спасибо, мы умней стали. Погодим малость да с другого боку к нему зайдем.

Апраксин сидел рядом с царем. Слова Петра пробудили в нем мысли, которые он давно вынашивал:

— Петр Лексеич, позволь умишком скудным присоветовать?

— Валяй, Федор, мы, чай, свои, компанейские.

Адмирал начал издалека:

— Ты, Петр Лексеич, прежде баил, тебе Азов морем воевать близко и любо потому.

— Было дело, што с того? — вскинулся Петр.

— Слыхал я в Москве, што братец Петруха на Ладоге да на Волхове ладит струги?

— Есть такая задумка, — запыхтел трубкой Петр.

— Так я к тому, Петр Лексеич, ежели шведа турнуть с Онеги?

— Коим же разом туда добраться? — спросил царь, смутно догадываясь, о чем поведает Апраксин.

Апраксин хитро улыбнулся:

— В бытность на Соловках сказывали мне монахи, есть такая деревенька Нюхча, напротив Соловков. От нее до Онеги волокут в кою-то пору они свои лодьи да к Ладоге, потом плавают до Канцев швецких подле Невы.

Петр слушал молча, уткнувшись в тарелку, ковырял вилкой, потом отложил ее, глаза смотрели приветливо:

— А ты, я погляжу, на Двине-то не зря сидел, спасибо. — Налил бокал Апраксину, рядом сидевшему Головину: — Здравие адмиралтейцу нашему!

Почти месяц, с перерывами, Петр корпел над чертежами нового, самого крупного, восьмидесятипушечного корабля. Дневал и ночевал царь в своей рабочей избе рядом с верфью вместе со Скляевым. Частенько на ночь отпускал Меншикова. В эти вечера Апраксин обычно зазывал Данилыча в гости, избы стояли рядом. Засиживались за полночь, было что вспомнить, о чем поговорить. Как-то получилось, еще с Плещеева озера, что прониклись они взаимной симпатией, часто без утайки делились сокровенным, давно крепко уверились друг в друге, несмотря на разницу в возрасте и положении. Меншиков не стеснялся затевать запросто и деликатные разговоры, за что знатные бояре его чурались, обходили стороной.

— Слыхал я, Матвеич, ты до сей поры без баб здесь находишься? Не возьму в толк, как тебе терпится?

Апраксин потягивал вино из бокала, отшучивался:

— Наперво к сему не приворожен я, да уж и пятый десяток разменял. Баб лучше сторониться, меня Пелагеюшка в Москве этим зельем до отвала, почитай, на годик насытила. Как Соломон сказывал: «Утешайся женою юности своей». А ты, чаю, все по девкам озоруешь?

Меншиков заржал:

— Ты-то откель ведаешь? Умеючи надобно. — Залпом осушил бокал, зачавкал моченым прошлогодним яблоком. — А так-то ты верно сказываешь. — Меншиков оглянулся на дверь, зашептал: — Бабы, они все дрянь. Сам-то вон благоверность к Монсихе питает, а эта курва хвостом виляет.

Апраксин закашлялся:

— Знать, верный слушок мне братец нашептал в Москве, насчет саксонца-то?

Меншиков, нахмурившись, прижал палец к губам, молча кивнул головой, схватил штоф и взахлеб выпил остатки…

В конце мая заложили на верфи новый корабль по царским чертежам. Петр торжественно объявил:

— Нарекаем его по имени нашего первенца, «Старым Орлом», а главным етроителем назначаем Федосея.

Рядом, на соседних стапелях, заложили два семи-десятипушечных корабля, и царь поручил строить их молодому англичанину Козенцу, которого давно звал в Воронеж.

Спустя две недели, в начале лета, Петр уезжал к войскам. Накануне собрал всех адмиралтейских чинов.

— Султан во сне видит, как бы ему вернуть Азов, изгнать нас из Рога Таганьего, устья Донского. Потому и флот Азовский крепить будем далее непрестанно новыми судами. Господин адмиралтеец, изволь своих адмиралов прихватить, — царь кивнул на Крюйса и Реза, — и на построенных кораблях отправиться к Азову. В море стражу выставить, обустраивать крепости, оборону держать от крымцев.

Адмиралтеец Апраксин думал не только о кораблях:

— На такую махину кораблей сколько людей на добно, матросов, офицеров!

— Добро мыслишь, Федор Матвеевич, командиров у нас днем с огнем не сыщешь. Токмо иноземных зазываем. Нынче дело это поправим.

Спустя месяц в Москве Петр подписал указ:

«Великий государь, царь, ревнуя древле во всяком устроении государствие самодержавия своего и иных в Европе ныне содержащихся и премудро тщательно управляемых государей… указал именным своим указом на славу и пользу… быть математических и навигацких, то есть мореходных, хитростно искусств учению… А тех наук ко учению усмотрел избирать добровольно хотящих, иных же паче и со принуждением и учинить неимущим во прокормление поденный корм…»

Подписав указ, вызвал Федора Головина: — Принимай под начало школу сию Навигацкую, учителя засиделись без дела, — чай, знаешь их англицких математиков знатных, Андрей Форварсон со товарищами. Разместишься в Кадашевских палатах в Замоскворечье, на первый случай.

На Воронежских верфях время для Петра летело стремительно. Там он отдыхал и душой, и телом. С утра до сумерек не покидал верфи. То брался за топор и долото, подгонял по месту шпангоуты, бимсы, пиллерсы,[16]становился на помосте рядом с конопатчиками, хватал чекмарь — молоток, лебезу — железную пластину, загонял в пазы между досками обшивки просмоленную пеньку.