Читать книгу "Великаны сумрака - Александр Поляков"

Лишь к вечеру ямщики подсказали, что за городом все же есть земская аптека, отпускающая лекарства бесплатно, но не каждому, а только деревенским. Он почти побежал туда.

Вошел в темные сени, распахнул первую дверь; вторая дверь была приоткрыта. В хорошо освещенной комнате, совсем не похожей на аптеку, сидели гривастые молодые люди и деви­цы в глухих коричневых блузках. Все курили. Принюхался: папиросы «Вдова Жоз», их курили Сонечка Перовская, Вера Фигнер и даже Катюша, тогда по фальшивому паспорту Анна Барабанова, игравшая роль кухарки в квартире с тайной типографией.

Собрание в аптечной комнате мало напоминало профес­сиональную встречу провизоров. Здесь говорили о чем угод­но, только не о лекарствах. Порой переходили на крик.

«Всякому гимназисту известно: история движется револю­циями!..» — «Но как будто наметилось благоденствие.» — «Что? Перечитайте письмо исполкома Александру III.» — «Идеал философии — философия дела! Братья Игнатовичи погибли как герои.» — «Сколько крови. Жаль молодые жиз­ни. Для России.» — «Да для России больше пользы принес­ли славные смерти ее лучших представителей!..» — «Уничто­жение сыскной полиции и дел по политическим преступлени­ям.»

Нарастающее раздражение вдруг охватило Тихомирова. Что они, эти мальчики и девочки, понимают в настоящей революционной борьбе? Видели ли казнь товарищей, люби­мой женщины (хорошо, пусть когда-то любимой), и ледене­ли ли их сердца от позорного бессилия? А знают они, чем пахнет тяжелый студень взрывчатки? И на сколько саженей разлетаются отравленные стрихнином шарики? Томились ли годы на каторге или в Алексеевском равелине?

Он открыл пошире дверь и посмотрел на свияжских кар­бонариев, как смотрят видавшие виды командиры на фурш- татов-обозников. Спросил лекарство.

— Ничего нет. Отпускаем только крестьянам. А вы, похо­же, как раз безлошадный крестьянин и есть? — с вызовом спросил юноша, напомнивший ему Андрея Желябова в гим­назические времена. (Керчь, ватаги взрослеющих приятелей. Давно это было!)

Вот-вот: ничего нет. Никакой работы. Только громкие сло­ва, только взоры восхищенных барышень. Да «Вдова Жоз» в говорящих возбуждающую крамолу дерзких губах. Он вдруг испугался этой мысли. Отогнал ее прочь.

— Прошу.. У меня жена. («Сказать бы, кто я. Как бы забегали, смотрели б, как на Бога! Сам Тигрыч! Идеолог на­родовольцев. Автор грозного письма Александру III. Да нельзя. Не имею права.»), — попросил смиренно.

— Не желаете белил шпанских? — хохотнул «Желябов».

— Подождите, у меня микстура из висмута с опием при­прятана, — сжалилась одна из девиц. — Должна помочь.

Микстура и вправду помогла. Спустя два дня засобира­лись в дорогу.

Отъехали всего ничего: версты три-четыре, как мрачнова­тый возница остановил лошадей и принялся поправлять сбрую. То же самое повторилось еще через пару верст. Тихо­миров не выдержал, отбросил тяжелую полсть, утонул в сне­гу. Кряжистый ямщик, не то поругиваясь, не то напевая, во­зился с упряжью, державшейся — о, ужас! — на хлипких ве­ревках и веревочках. Он что-то усердно вязал и надвязывал, и на каждом гнилом узелке крепил другие узелки и узелочки, которые иной раз рассыпались в его черных цепких пальцах.

— Пропадем, братец. Свалимся в овраг! — крикнул мужи­ку в ухо, перекрывая шелест летящего снега. — Не вытянут каурые с такой упряжью.

— Господь милостив. Небось, барин, — повернул тот спо­койное задубевшее лицо.

Он не успел ответить, как навстречу из колкого искристо­го облака вылетела храпящая тройка, багрово вспыхнули трясущиеся щеки ямщика, мелькнул из-под медвежьей пол­сти край жандармской шинели, — прохрапело, вспыхнуло, промелькнуло, и исчезло все, ухнуло в затуманенную низи­ну, откуда начинается подъем к колоколенкам и шпилям об­манного Свияжск-града.

«Полковник Кириллов. Возвращается. Слава Богу — не заметил. Задремали, Ваше высокородие? Надеюсь, больше не встретимся.» Он улыбнулся. Он вдруг подумал совсем о другом. О полуразгромленной «Народной воле». Странные были мысли, очень странные.

Господь милостив. Возница с его гнилыми веревочками- узелками. Ненадежно, зыбко, случайно. Доедем — не дое­дем. А если дальше: взорвем — не взорвем, арестуют типог­рафию — не арестуют, уйдешь от филера — не уйдешь. Ка­кой-то неясно-сумрачный вопрос растревожил его сознание. Перед ним проплывали лица товарищей по революционной борьбе, их вера в необходимость жертв и акций. Но почему тогда в исход схватки непременно врывался случай — узе­лок, связанный какими-то силами? Этот случай способство­вал то народовольцам, то правительству. Казалось, дни орга­низации сочтены, силы на исходе. Но тут врывался случай, и приходило спасение. Когда казалось, что до победного вен­ца оставалось с полноготка, являлся случай, и все рассыпа­лось в прах. Был ли он бессмысленным? Нет, конечно, нет — знал Тигрыч определенно. И еще догадался: случай был ну­жен для того, чтобы бесконечно поддерживать борьбу, не да­вая победы ни одной из сторон. Но почему? Для чего?

Ах, что за пустяк — случай! Нежданное, внезапное, нечаян­ное. Логический факт, определяемый неизвестными причина­ми. А если у этой «причины» свои цели, отличные от человечес­ких, земных? Если она распоряжается силами людей нередко без их ведома? Почти мистическое чувство охватило Тихомиро­ва. Подставив пылающее лицо снежному ветру, он вспомнил, как нелепо погиб конспиратор Александр Михайлов: пошел в ателье за фотографиями недавно арестованных товарищей. Он, Михайлов, — Дворник, Хозяин, Всевидящее око «Народной Воли». Сама осторожность, гений подполья, вождь организа­ции, выработавший способность одним взглядом выхватывать знакомые лица (и шпионов тоже!) в сутолоке Невского или Боль­шой Морской. Какая муха его укусила 28 ноября 1880-го? По­чему он уперся: «Сам пойду!» Что, послать было некого? Да нет же, было кого. И чего стоит записка из Петропавловки: «Заве­щаю вам, братья. беречь силы от всякой бесплодной гибели.» Насчет бесплодной — вот уж верно.

А 1 марта 1881 года? Покушение на Александра II.

Угрюмый возница покончил с узелками на упряжи, отки­нул полсть, изобразив на свекольном лице некое подобие улыбки: пора, мол, ехать, барин. Тихомиров сел в сани, прильнул к жене; Катя что-то прошептала в истомной дреме: обессилела за дни болезни, отсыпается теперь. Возница вдруг разговорился, забормотал:

— Эх, случай неминучий! В Нижней Слызговке кучер в ведре утоп. Пил в наклон, а перевясло закинулось на заты­лок. Захлебнулся. Ну-у-у, пошли! — дернул мужик залубе­невшие вожжи. — Пущай конь горбат, да мерину брат! — крикнул и опять умолк.

Да-да, убийство государя. Почему удалось это покуше­ние? Ведь заговор был слаб и нелеп. Нужно признаться: «На­родная воля» дышала на ладан. Жандармы обезглавили орга­низацию, уже схватили Дворника, Желябова, Баранникова, Колоткевича, Капелькина. Да и он, Тигрыч, чудом уцелел. Мина на Садовой — неудача! Никто не верил в успех акции. Ведь было уже шесть покушений на царя, и каких: Карако­зов, Березовский, Соловьев, Халтурин, две попытки взрыва царского поезда. И вот седьмое. Но что могли эти оставшие­ся на свободе мальчишки, увлекаемые упрямой Соней Пе­ровской? Конечно, если бы царь и теперь спасся, охота на него прекратилась бы. Но и это не все. Когда Перовская мах­нула платком, а следом перепуганный Рысаков бросил в ка­рету бомбу, и после этого государь остался цел. Почему, поче­му же он тотчас не уехал? Подошел к умирающему мальчику (случай: пробегал мимо, засмотрелся на царский выезд), к смертельно раненному казаку. И потом направился к толпе. А в толпе — Гриневицкий со снарядом в платке. Зачем? За­чем царь пошел именно в эту сторону, к убийце? Ни надобно­сти, ни смысла. Ох, так ли?