Читать книгу "Цветочный крест - Елена Колядина"

— Ой, не говори, баба Матрена, а то я сейчас облююся, — заклекотала золовка, хватаясь за утробу.

— Тебе слушать тошно, а каково-то Адаму было?! А се… Вернулся Боженька и взирает злосмрадную картину: творение Его изгажено! А уж время у Господа подпирало, надо было дальше творить. Ну, он взял, да и вывернул испоганенного человека. Все, что было внутри, стало снаружи, а вся чертова блевотина, сца, кал да харкотина оказались в утробе. И теперича у нас внутрях и кишки говняные, и дух кислый, и желчь горькая, сиречь слюна дьявола… Все в утробе. А у жен оказался еще в чреве дьявольский котел, похотствующий на грех. У чад и отрочиц он еще не зело грешен. А как входит отрочица в пору греха, так черти и растапливают сей котел. Начнет у тебя, Феодосьюшка, жечь да печь в брюхе, начнутся ломота да потуги, бросит тебя в жар и огонь, и потечет смола дьявольская. Прямо из межножья польет! Дух у нея, как и полагается смоле бесовской, злосмрадный, воня гнилая… И станешь ты, Феодосьюшка, столь нечистая, что к церкви святой тебе и близко подходить нельзя будет! Если прольется капля той смолы в сенях али на паперти, али, пуще того, на причастии, гореть тебе в аду! А нечистота твоя дьявольская будет столь богомерзка, что мимо креста тебе ходить нельзя будет, святую воду али мирро в руки брать тоже нельзя.

Феодосья держалась за шкап и мелко дрожала.

Матрена вошла в раж:

— Бысть одна жена, Олигария, в такой вот нечистоте. И сидеть бы сей смрадной жене дома. Так нет, поперлася она по селищу. И за тыном вдруг закачался перед ней куст калиновый. Жене бы вернуться домой. Ан, нет! Пошедши она далее. Внезапу набежала грозовая туча, и извергся из нее страшный огненный столп…

Слушательницы охнули и перекрестились.

Матрена подлила себе медового хмельного пития, выдерживая театральную паузу… Женщины, обмерев, ждали продолжения рассказа. — …Стрела громовая! Ох, здоровая молния, что елда архиерейская! И ту жену сия грозная елда поразила на месте! А се… Прибежали селищенские, прикопали жену, чтоб огонь из тела ея ушел в мать-сыру- землю, а сами дивятся: вёдро уж неделю стояло, ни единой тучки, откуда громы-молнии?! И тут вступает в беседу старая-престарая монахиня, что шла через селище за милостыней для монастыря. Она и вспомнила, что на этом самом месте был некогда похоронен благочестивый монах. «Гляньте жене на портище, — рекши монахиня, — али она нечистая?» Глянули бабы, так и есть — кровяные месячины у поверженной жены, рубашка в крови. Застонала тут нечистая жена и принялася каитися. Святые, мол, пророки, мученики, святители, простите мя, дуру грешную, что поперлася аз в кровях по белу божьему свету да наступила на могилку монашью… И внезапу раздвинулась туча, низвергся с высоты солнечный луч, и руки-ноги у жены пришли в прежнее здравие. Селищенские огородили то место на сырой земле, а жена на свои куны воздвигла на могиле монаха каменный крест. Он так и называется: «Крест на крови». Вот, Феодосьюшка, сколь велика будет твоя женская нечистота! И сера потечет из лядвий, и огненная смола…

Матрена опытным глазом оглядела фигуру Феодосии, приняла во внимание прыщик на лбу и предрекла:

— И случится сие вскорости. Налей-ка, Василиса, мне еще чарочку малую…

— Баба Матрена, — дрожащим голосом с надеждой спросила Феодосья. — А можно вымолить у Боженьки, чтоб у меня черти смолу не гнали?

— Сие невозможно. Баб без греха не бывает. Хлеб не без крошек! Щи не без шерсти! Потому она и называется — жена, что в межножном своем сосуде хранит похоть. Не на то манда сшита, чтобы сыпать в нее жито!

Во рту у Феодосьи загустело. Пересохшая слюна белой нитью овила уста, ворванью залепила уголки губ, паклей законопатила гортань…

— Пойду я… — еле произнесла Феодосья и вышла прочь, в сени.

Лучина в кованом светце щелкнула и с шипением обвалилась в воду.

Каменным идолом поднялась Феодосьюшка по дубовой лестнице в свою горенку.

Запнулась негнущимися ноженьками за половик и повалилась на шершавый шерстяной полавочник. И в тот же миг в брюхе у Феодосьи запекло, затянуло, словно черт наворачивал кишечные жилы на кочергу.

Феодосья приподняла голову, пошарила глазами по образам и принялась почти в беспамятстве причитать: «Господи, помилуй!».

Утробу тянуло, словно бесы алкали ее вырвать.

Феодосья переползла на одр, откинула перину, взлезла на тюфяк и в ужасе накрыла голову лебяжьим взголовьем, надеясь спрятаться от нечистой силы.

Всю ночь ее крутило в огненных вихрях. Всю ночь она чуяла запах серы.

Едва проснувшись, Феодосья приложила руку к подпупью. Утроба вздулась и была горячей.

Заливаясь слезами и, одновременно, боясь обнаружить серу в межножье, и, в то же время, в сладостном мучении рассчитывая увидеть ее за грехи, Феодосья неверными шагами подошла к окну, отодвинула расписанную цветами тяжелую дубовую заволоку… Сквозь слюдяные блюдца проник тусклый зимний рассвет.

Феодосья вернулась к одру.

На тюфяке темнело бурое пятно засохшей серы…

Феодосья закричала и кинулась вон.

Кадушка редьки, что приперла с утра в сени холопка, ушат с помоями, мерзлая кислая овчина, все ованивало Феодосью преисподней мерзостью.

— А-а! — вопила Феодосья. — Матушка-а!

Матрена, Василиса и золовка Мария выбежали из женской горницы.

— Матушка-а, черти ночью приходили, гнали смолу-у!

Феодосья кричала и то жерновами крутилась на месте, то кидалась на лари, сундуки и шкапы.

Матрена подскочила к Феодосье и задрала верхнюю рубаху. На портище бурело пятно. Повитуха подмигнула Василисе.

Мать ринулась было за веником.

— Метлой не бей, женихов отобьешь! — деловито подсказала Матрена. — На вот лыко!

Василиса схватила связку лыковых лент и накинулась на Феодосью.

— Что ж ты с собой наделала?! Говори, подлая! — театральным голосом вопила Василиса, охаживая дочь лыком.

— По жопе лупи-то, по жопе, — тишком подсказывала Матрена. — Жопа не горшок — не разобьется.

Попались под руку лапти, досталось Феодосье и лаптями.

Матрена ухватила с сундука старый половик, вдарила Феодосье поперек спины и тяжелым половиком.

— Чем ковыряла в утробе?! Али грешила с кем?! — хором вопили они. — Отчего крови у тебя пошли?

— Ничего я не творила с утробой, ей-Богу! — рыдая, клялась Феодосья.

Золовка тоже делала грозное лицо, но, не утерпев, то и дело зыркала хитрыми глазами, прикрыв смеющийся рот дланями, сложенными подобием кающегося. Наконец, не выдержала и, пользуясь эдаким случаем, с затаенным злорадством радостно лупанула Феодосью скрученным полотенцем.

Феодосия, ожидавшая от матери и сродственниц сочувствия, но никак не битья, забилась в угол и, прекратив, наконец, плачи и вопли, загнанно дышала сквозь всхлипы.