Читать книгу "Оперативный рейд - Валерий Гусев"

Сосновский, в одной нательной рубашке, вышел из сторожки.

Связной — мальчишка лет пятнадцати в ватнике, перехваченном немецким солдатским ремнем, и с «вальтером» на боку — снял свои лыжи-самоделки и завистливо поглядывал на составленные у стены лыжи разведчиков.

— Медведь! — окликнул Сосновский Дубиняка. — Покорми мальчишку.

— Не! — отказался мальчишка. — Я уже в лагере завтракал. Мы вчерась барашка закололи.

— Тогда держи. — Сосновский протянул ему плитку шоколада.

— Данке битте-дритте! Сестренке снесу. Радая будет.

— У вас и твоя сестренка в отряде?

— Вся деревня у нас. Даже дед Матвей. Он нам валенки починяет. Ладно, пошли, что ли?

— Да ты отдохни хоть.

— Ничего, мы привыкшие.

В это время из сторожки вышел Сима, в расстегнутом мундире, умыться.

Парнишка взвизгнул и цапнул кобуру. Сосновский успел перехватить его руку — муровская реакция сработала.

— Фашист! — бился паренек в руках Сосновского. — Это он деревню нашу сжег!

Сима подошел к нему вплотную, взял за подбородок и тихо сказал:

— Я не фашист. И не пленный. И в деревне вашей не был. Дайте ему воды.

Стуча зубами о край кружки, мальчишка напился, все еще недоверчиво сверкая глазами.

— Я боялся, товарищ старший лейтенант, — сказал Симе Кочетов, забирая у пацана кружку, — я боялся, что он вас укусит.

— Я тоже, — сказал Сима. — Как тебя зовут?

— Колька. Николай Петрович.

— Группа остается здесь, — распорядился Сосновский. — Со мной пойдут Дубиняк и Кочетов. Четыре автомата, что у немцев взяли, и сумки с магазинами закатать в тючок.

— И той тючок — Медведю на спину, — сам про себя сказал Дубиняк.

Сосновский взглянул на Николая Петровича, усмехнулся и уточнил приказание:

— Три автомата в тючок, один — Петровичу. За то, что Симу не застрелил.

Петрович конфузливо шмыгнул носом, а глаза его благодарно и радостно блеснули.

— И лыжи, — сказал он нахально.

— Лыжи потом. Они нам еще нужны. Так, готовы? Сима остается за старшего. Пошли. Веди нас, Петрович.

— И то, — сказал Колька, деловито и трепетно вешая автомат на шею. — Морозов, небось, уже заждался.

Шли ходко, даже жарко стало. Петрович сноровисто шаркал лыжами. И держался все время впереди. Хотя нужды в том не было — лыжня и так вела куда нужно.

— Слышь, Петрович, — спросил Дубиняк, — ты ж пацан совсем, не боязно тебе воевать?

Колька не обиделся, ответил просто:

— Нет. Я их ненавижу.

«Это верно, — подумал Сосновский, — когда в сердце ненависть, страху в нем места нет».

Шли в основном лесом, в мирной тишине. Только птичка свистнет, веточка хрустнет да дятел простучит. А вот небо над головой было беспокойное, военное. То разведчик плавно и почти беззвучно проплывет в недосягаемой вышине, то стремительно схватятся меж собой истребители, то с густым гулом, напористо пройдет звено бомбардировщиков, и тогда дробно застучат зенитки, вспыхнут в синем небе курчавые облачка частых разрывов.

…Вышли на край леса. Распахнулось, сверкая под солнцем, до рези в глазах ослепительно белое поле. Чистое, ровное, лишь торчат кое-где тонкие былинки, покачивает их легкий приземистый ветерок.

— Не опасно по открытому идти? — спросил Сосновский.

— Не, немец тут больше не бывает. Ему тут больше делать нечего. Вон там она, наша Липовка, была. — Колька показал лыжной палкой вдаль. — Скоро видать будет.

Вскоре миновали они Липовку. Колька в ее сторону не смотрел. А что смотреть? Закопченные печные трубы да обгоревшие до стволов липы, что цвели когда-то возле каждого дома. Да, немцу тут больше делать нечего… Не остается в сердце места для страха. Если оно полно ненавистью.

ПАРТИЗАНСКИЙ ЛАГЕРЬ

Командирская землянка ладно обустроена, теплая. Попахивающая домовитым дымком от железной печки и чуть смолистым духом свежих бревенчатых стен.

За отдернутой пестрой занавеской — нары, в изголовье которых висит автомат, рядом портрет Сталина, вырезанный из газеты, в красивой рамочке из веток.

Командир отряда — Морозов, председатель колхоза в недалеком прошлом, а пожалуй, и в настоящем. В гимнастерке поверх грубого свитера, в валенках, обтянутых по подошве красной автомобильной резиной. «Дед Матвей, наверное, валенки ладил», — почему-то подумалось Сосновскому.

Он лаконично, но уклончиво объяснил Морозову поставленную группе задачу:

— В общем, надо нам нашего товарища выручить и в штаб доставить.

— От! Я ж ему толковал: не ходи ты, парень, туда. А он… — Морозов махнул рукой. — Отчаянный. Говорит, связь нужна, сведения у меня важные. Чем же вам помочь, ребятки? Сейчас, сейчас! Катька! — Он подошел к двери, приоткрыл ее: — Катерина!

Вошла девушка, с интересом оглядела прибывших. Кочетов подмигнул ей, она показала ему язык. А Сосновский прищурился, напрягая память оперативника: явно показалось, что эту девушку он уже где-то видел. Озорные глаза, чуть скуластенькая, чуть курносенькая, насмешливые губы…

— Катерина, сообрази, чем угостить дорогих товарищей.

— Бараниной с кашей, — подсказал балагур Кочетов. — И первачом на хвойных иглах.

— Все-то вы знаете, — щедро улыбнулась ему Катя.

— Служба такая, разведка.

— Катька моя тоже разведка, — похвалился Морозов. — Как и Колька.

— Колька? — удивился Сосновский. — Петрович? Он и Катя ваши дети?

— Мои, — гордо кивнул отец. — Они у меня похожие, особенно характерами.

— Развели семейственность, — вставил Кочетов. — Всю родню в отряд собрали. Да все при должностях.

— Оно так и есть. У нас всей деревне одна фамилия — Морозовы.

— Так вот, Морозов-старший, — напомнил Сосновский, — мы должны решить…

— Вот покушайте — и все решим.

Да, у нас так. Отродясь так: когда бы кто бы в дом ни пришел — сперва за стол сажают. Не спрашивая, сыт ты или голоден.

Правда, новости за столом послушать не откажутся.

— Вы газеток свежих не завезли, а? — с надеждой просил Морозов.

Сосновский достал из кармана несколько туго свернутых экземпляров спецвыпуска «Московских известий» для жителей оккупированных районов.

— Оно и хорошо. Вы кушайте, кушайте, а я пока почитаю.

После баранины с кашей Катя убрала со стола посуду, а Морозов, оторвавшись от газет, разложил карту, пришлепнул ладонью.