Читать книгу "Я – снайпер Рейха. На его счету 257 жизней советских солдат - Йозеф Оллерберг"

В течение двух дней мои действия помогали держаться нашей роте. Но ее численность продолжала неуклонно сокращаться, и нам все-таки пришлось отступить, чтобы избежать неминуемого уничтожения. На вторую ночь 7-я рота просочилась в брешь в войсках русских, которую удалось создать в сумерках. С собою немецкие бойцы унесли тринадцать раненых. И снова именно снайпер удерживал преследовавших их врагов на почтительном отдалении, пока на рассвете группа не достигла новых немецких линий обороны. Возможно, современный читатель еще может задуматься о какой-то этике и солдатской чести в подобных боях. Но там, в кровавой мясорубке, каждый руководствовался исключительно тем, как выжить самому и помочь выжить товарищам.

Даже после того, как 7-я рота достигла своих, ее бойцам оказалось некогда подумать о заслуженном отдыхе. С началом нового дня русские опять предприняли атаку. Она была более осторожной, и ее отражение потребовало от немцев полного напряжения усилий. На этот раз в передовой линии русского наступления вместе с пехотой шло три танка. Я подготовил себе хорошо замаскированную позицию среди своих товарищей и надеялся, что противник долго не сможет определить мое местоположение. Остальные немецкие пехотинцы также замаскировали свои новые окопы так хорошо, как только умели, надеясь застать русских врасплох. Но и русские, не зная, с чем они столкнутся, продвигались осторожно.

Советская пехота укрывалась за своими медленно идущими танками, которые теперь находились на расстоянии около ста пятидесяти метров от немецких позиций. Первый танк, резко дернувшись, остановился, и его башня начала с жужжащим звуком поворачиваться, нацеливая пушку в направлении немецких линий обороны. Впрочем, русские еще не определили точного места нахождения противника. Башня остановилась, и через несколько секунд приоткрылся люк. Я уже держал свою винтовку в огневой позиции, и мой оптический прицел был направлен на крышку люка, приоткрытую всего на ширину двух ладоней. Оттуда осторожно высунулась голова с биноклем. Моя винтовка была нацелена на попадание с расстояния около ста двадцати метров. Я подсчитал, что мне нужно взять на пару сантиметров выше, чтобы пуля вошла танкисту в голову. Прямое попадание в данном случае было моим долгом, поскольку именно мой выстрел должен был стать сигналом к началу битвы. Несколько секунд я колебался, но потом мне пришла мысль, что я целюсь в командира танка, а возможно, и всей атаки. Его смерть могла решить исход всего боя. Глубокий вдох, мгновение на концентрацию, и мой палец тихо и твердо надавил на спусковой крючок. Раздался выстрел. Через оптический прицел я увидел, как кровь брызнула на крышку люка и голова исчезла в глубине танка.

Через несколько секунд разгорелся бой. Но танки не двигались. Они лишь стреляли в направлении немецких позиций, не принося им вреда. Спустя несколько минут их моторы заревели, и три стальных колосса отступили. Мое предположение, вероятно, оказалось правильным. Русская атака явно осталась без руководства, и когда около часа спустя противник попытался снова атаковать немецкие позиции, в его действиях не было необходимого напора и решительности. Один-единственный сделанный после тщательного прицеливания выстрел деморализовал врага, и вполне возможно, что именно он позволил выстоять немецким стрелкам.

20 сентября наступление русских остановилось. Немецкий фронт, протяженность которого к тому времени сократилась, был недостаточно прочен, но благодаря высокому боевому духу 3-й горнострелковой дивизии прорыв советских войск был предотвращен. Однако при этом 144-й горнострелковый полк потерял больше половины своих солдат. Уцелевшие бойцы были измотаны, грязны, страдали от вшей, были ранены и больны. На их лицах появились глубокие следы тех нечеловеческих испытаний, что они пережили. Фашистская пропагандистская машина цинично называла это «героическим обликом воинов Восточного фронта, выкованным в огне боев».

Что удивительно, на мне не было ни царапины. Меня донимали только вши и диарея, появившаяся в результате того, что я, как и многие из моих товарищей, долгие дни питался преимущественно солеными огурцами, которые мы находили в оставленных деревенских домах.

Дивизия использовала временную передышку в боях, чтобы укрепить новую линию обороны, Вотан-стеллунг. На новом месте солдат Вермахта охватило особое чувство, словно они оказались дома, поскольку этот район совсем недавно населяли волжские немцы, высланные сюда русскими много лет назад. И здесь — среди аккуратных маленьких деревень и небольших городов с такими именами, как Гейдельберг, Тифенбрюн и Розенберг, где все дома опрятны и убраны, а в шкафах стоит глиняная посуда, и все смотрится так, словно хозяева вернутся в любой момент — им нужно было сооружать полевые укрепления, зная, что через несколько дней или, возможно, недель на них обрушится ураган войны. Происходящее начало казаться многим дурным предзнаменованием. В душах солдат поселилось странное предчувствие того, что подобная угроза нависнет и над их собственными домами.

Пока Красная Армия готовилась к новому наступлению, 144-й горнострелковый полк получил совершенно не соответствующее обстановке скромное пополнение из бойцов, вернувшихся из отпуска или из госпиталя. Количество оружия и боеприпасов, которое они получили, также не соответствовало ожиданиям. Самыми главными задачами было убедиться, что весь сектор, занимаемый полком, очищен от противника, точно спрогнозировать, откуда начнется новая атака врага, и грамотно распределить свои собственные очень ограниченные силы. Также было важно ввести противника в заблуждение относительно силы немецких войск, высылая значительные по численности патрули.

В ранние часы утра и по вечерам я прокрадывался за пределы немецких позиций, чтобы обескураживать и приводить в смятение беззаботных солдат из русских патрулей, сокращая их численность неожиданными меткими выстрелами и обращая в бегство к их собственным позициям лишившихся присутствия духа уцелевших советских бойцов. Патрули не предполагали столкнуться со снайпером-одиночкой на таком отдалении от линий обороны, и при подобных столкновениях выстрелы снайперов на патрули обеих сторон обрушивались как гром среди ясного неба. Именно поэтому мне часто удавалось убить несколько солдат патруля, прежде чем они успевали найти укрытие или отступить на безопасное расстояние.

С первыми лучами солнца в чудесное утро конца сентября я, хорошо замаскировавшись, лежал на вершине небольшого холма, заросшего деревьями. Я просматривал артиллерийские позиции русских, до которых было около километра, когда прямо передо мной на расстоянии около ста пятидесяти метров появился русский патруль. Возглавляемая очень молодым лейтенантом группа шла в едином строю. Солдаты шагали слишком близко друг к другу, на их лицах была написана беспечность. Сохраняя самообладание, я очень осторожно, чтобы не выдать свого местоположения, переместил свою винтовку на огневую позицию. Я был удивлен, видя столь неопытные действия патруля. Как всегда, я первым делом поймал в оптический прицел офицера, и у меня перехватило дыхание, поскольку по его одежде можно было предположить, что тот как-то относился к русской политической верхушке. Это выглядело крайне необычно, но на русском командире была униформа особого покроя из сукна высшего качества и превосходные ботинки из самой лучшей кожи. Ошеломленно глядя на происходящее и держа палец на спусковом крючке, я увидел, что лейтенант споткнулся о корень дерева. Расслабив палец, я наблюдал, как русский встал и достал из кармана белоснежный платок с окаймлявшей его вышивкой, чтобы вытереть руки и форму. У меня, жившего среди грязи, зловония, вшей и каждодневной жестокой борьбы за выживание, происходящее породило смешанные чувства. Это показалось мне абсурдным и в то же время вызвало тоску по мирному времени. Но война не оставляет места сентиментальности. Пощадив этот патруль, я подвергал себя и своих товарищей непосредственной опасности. Глядя через оптический прицел на то, как лейтенант тщательно отряхивает свой платок, складывает его и опускает обратно в карман, я поймал правый нагрудный карман офицера в перекрестье своего прицела. Происходящее начало напоминать некое мистическое действо. Приближающееся убийство превращалось в ритуал, наполненный поэзией неотвратимой скоротечности существования и словно пришедший из японского кодекса самураев «Бусидо».