Читать книгу "Зеленый Феникс - Томас Барнет Сван"

Лес вдруг показался Меллонии враждебным. Ей захотелось домой, в свое дерево. Львы встречались здесь редко; зато проказливые фавны – довольно часто, но их приставания были не опасны. Возможно, она ускорила шаг вовсе не из страха, а просто потому, что место было слишком пустынным и необитаемым. Дубы, мирты[18]и вязы. Заросли ежевики и поляна, поросшая травой. Она ощущала, что от них исходит холодок, как от дуновения ветра. Здесь, во всяком случае, в этой части леса, у нее не было врагов, но не было и друзей. Ей хотелось увидеть струйки дыма, поднимающиеся от очагов кентавров, но дома их стояли на севере, слишком далеко отсюда. Ей хотелось услышать пение дриады, расчесывающей волосы, но в этих дубах никто не жил; да деревья и сами не желали этого. Ей хотелось, чтобы рядом были друзья – Скакун или Бонус Эвентуc, но больше всего ей хотелось оказаться в Священном Дубе.

Вот наконец и ее дуб. Он стоял чуть в стороне от других деревьев, но все же в границах Круга дриад. У его корней росли трава и маргаритки, а в небольшом огородике, разбитом рядом, – чечевица и салат. Меллония назвала свой дом «Соловей», в честь своей любимой птицы, простой коричневой птахи, из клюва которой неслось пение более нежное, чем звуки лиры. Дерево было таким же старым, как и сам лес, а ствол столь широким, что в нем мог бы разместиться небольшой домик. Ее мать, бабушка и сколько еще прабабушек жили в этом дереве еще с тех времен, когда Сатурн правил этой землей и женщины брали мужчин в мужья, а не враждовали с ними; когда здесь не было львов и никто не знал войн. Она будет жить, пока живо дерево, если только ее не убьет молнией, как случилось с матерью, или она не попадет в лапы ко льву, или не станет жертвой кровососа-стрига, либо, как часто предостерегала Волумна, мужчины-человека. Если она умрет, дерево не засохнет до тех пор, пока в нем будет жить и любить его кто-нибудь из членов их рода, но если дерево погибнет, умрет и она сама.

Меллония отворила красную деревянную дверь, выкрашенную кошенилью, и вошла в ствол. Дерево вовсе не было полым, как думали те, кто никогда не заглядывал внутрь, оно было живым, а чтобы жить, ему требовался достаточно толстый слой древесины, по которой от корней к ветвям поступал сок. Но дерево было таким большим, что первая из его обитательниц прорезала в нем узкий, напоминавший колодец проход, идущий через весь ствол к ветвям, и сделала в его деревянных стенах ступени. Большие, крепкие деревья не ощущают подобных перемен в себе, а если и ощущают, то, покачавшись немного, быстро привыкают и даже радуются тому, что внутри них теперь появилась жизнь и будут расти Дети. (Разве они не похожи на дриад, посетивших Священный Дуб?) По другую сторону двери в стенной нише всегда горел масляный светильник, освещавший ступени, ведущие в сам домик, устроенный в ветвях и напоминавший большой Улей. Он был сделан из ивовых прутьев, а концы их, собранные наверху в пучок, служили крышей. Окна его, а их была целая дюжина, на зиму, на время Белого Сна, закрывали пергаментом, а весной его снимали, и врывавшийся в них ветерок приносил шепот нарциссов и жалобы травы, которая, с трудом пробившись сквозь землю, наконец-то тянет свои стебли к солнцу. В единственной комнате, благоухающей резедой, бергамотом[19]и другими цветами, которые можно срывать, не причиняя им боли, стояла кровать, представлявшая собой деревянную раму с натянутой на нее львиной кожей, ткацкий станок и шкатулка из кованого серебра, в которой хранились драгоценные камни – топазы, порфиры,[20]моховые агаты, – найденные на дне пересохших ручьев или среди деревьев. Их Меллония обменивала у кентавров на зерно и овощи. Кроме этого, в комнате находились три маленьких круглых столика на невысоких ножках, вырезанных из древесины умерших вязов. Они очень походили на большие грибы. За одним столиком Меллония ела, на другом лежала разноцветная пряжа, из которой она ткала туники и накидки, а на третьем стояла чаша в форме водяной лилии, и в ней росла маргаритка. Еще у Меллонии был сундучок с тремя круглыми углублениями, сделанный специально для хранения ее любимых папирусов на греческом, латыни, египетском – кентавры, неутомимые путешественники и лингвисты, выучили эти языки и привезли с собой из дальних странствий свитки с текстами. Меллония все поняла, когда братья заговорили между собой на дарданском – одном из диалектов греческого, и Зимородок сказал Фениксу. «Я слышу в лесу какие-то звуки». (Она чуть не крикнула: «Если вы хотите, чтобы вас не понимали, лучше говорите по-ассирийски».) Сама Меллония была ограничена в своих путешествиях. После дня разлуки с деревом она бледнела и становилась вялой, а через пять дней начинала чахнуть и могла даже умереть. Но она путешествовала при помощи свитков. Из греческого папируса, написанного очевидцем, она узнала о падении Трои, у нее был экземпляр египетской Книги мертвых, а ее собственный народ славился своими плачами и хвалебными песнями – пеанами, которые также были записаны на свитках. В плачах рассказывалось о приходе зимы, о смерти листьев, о скорби матери, когда у нее вместо девочки рождается мальчик; в пеанах – о пробуждении от Белого Сна и о том, как хорошо бежать босиком по свежей траве навстречу подругам.

Но сейчас ей не хотелось читать – ни стихи, ни исторические хроники – ничего.

Меллония лежала на кровати, и ей казалось, будто она опускается на нагретые солнцем листья и начинает видеть сны наяву. Колокольчики из горного хрусталя, висящие среди ветвей вокруг дома, нежно звенели, покачиваясь на ветру, и душа ее перенеслась в сердцевину Священного Дерева, таинственную и загадочную, но теперь уже не страшную. Кто-то наблюдал за ней, стоя рядом с деревом. Дриада? Это был мужчина. Зимородок. Он сделал движение в сторону двери, лицо его было добрым и грустным. «Нет, – хотелось крикнуть ей. – Мужчинам запрещено сюда входить! Сюда нельзя входить даже дриадам, когда одна из них ждет Бога». «Да, – хотелось крикнуть ей. – Рискни войти, ведь твои глаза такие же голубые, как оперенье зимородка, приди ко мне в Дерево вместо Бога, лица которого я никогда не видела!»

О, таким сладким и грешным снам разрешено приходить незваными гостями лишь по ночам, но она не потерпит их днем. Меллония вскочила на ноги, взглянула в одно из окон, вдохнула чистый, напоенный ароматом листьев воздух и ощутила доброту, исходящую от ее дерева. Было ли это видение предчувствием? Дриады порой обладали благословенным или проклятым даром предвидения. Нет, такого быть не может! Всего лишь минутная фантазия, и ни в коем случае нельзя ей потворствовать. Сейчас она принесет из кладовой, расположенной среди корней, сыр и вино, испечет для Скакуна в маленькой кирпичной печи лепешки с черникой».

В одно из окон, кружась по спирали, влетела пчела.

– Бонус Эвентус! – воскликнула Меллония, невообразимо обрадовавшись появлению своего маленького друга. Для фавнов и кентавров, да и вообще для всех непосвященных, пчелы различались лишь по размеру, но они не могли распознать, кто это – медоносная пчела, шмель или оса. Бонус Эвентус был трутнем из семьи медоносных пчел, но в отличие от других трутней очень миниатюрным, почти как пчела-работница, и совсем не мохнатым. Особенно он гордился своими большими прозрачными крыльями. От него всегда исходил запах мирриса, и когда он садился Меллонии на грудь, это доставляло ей даже некоторое удовольствие. Был ли он тщеславен? Конечно. Бонус Эвентус не сомневался, что во время своего следующего брачного вылета королева предпочтет всем остальным именно его. Был ли он ленив? Несомненно. Он спал в цветках мирриса, вместо того чтобы собирать с них нектар. Но он умел быть преданным другом, и Меллония любила его так же, как Зимородок любил своего дельфина Дельфа, и ее страшило то, что его короткая жизнь, начавшаяся совсем недавно, этой весной, должна закончиться осенью.