Читать книгу "Ливиец - Михаил Ахманов"

Досадное пренебрежение! Хоть я не египтолог, Яхмос был мне интересен, поскольку в его времена, за полтора тысячелетия до новой эры, контакты египтян с темеху и техени, людьми из Западной пустыни, стали постоянными и длительными. Их отряды вливаются в армию фараона и режут гиксосов и непокорных номархов; знать нанимает их в телохранители и стражи; распорядитель царских охот оплачивает ливийских проводников и загонщиков; кое у кого из ливийских вождей вдруг появляются усадьбы на нильских берегах, а красота ливийских женщин чарует знатных египтян. Верно и обратное – ведь я, ливийский предводитель, был очарован Небем-васт… Словом, контакты разнообразны, достойны изучения, и потому я здесь, при фараоне Яхмосе. Сижу, кстати, не на земле, на раскладном сиденье, хоть и последним в ряду воевод. А молодой Инхапи жмется на камнях.

– Утром, – сказал фараон, отхлебнув из чаши, – утром Амени двинется к востоку, а Тхути – к западу. Уахенеб с воинством Сохмет приступит к городским стенам, а ты, Унофра, будешь начальствовать над колесничими. Я желаю… – Он на мгновение смолк, оглядывая равнину, затем повторил: – Я желаю, чтобы колесницы встали за холмами – так, чтобы их могли пересчитать со стен и башен. Ты понял, Унофра?

– Да, Великий Дом.

Акт устрашения: обойти противника, взять город в клещи, продемонстрировать свою решительность и силу. Пятьсот колесниц – страшное зрелище для осажденных, гарантия, что вылазок не будет. Для нынешних времен Яхмос был вполне приличным полководцем и не пренебрегал советами. Главным образом, моими.

Владыка Обеих Земель допил вино, затем кивнул Унофре:

– Что донесли лазутчики?

Молодой Инхапи, ходивший со своими людьми к Шарухену и дальше, на север, мягко повалился на живот, выворачивая шею и поедая фараона взглядом. Но слова ему не дали – не тот чин, чтобы говорить перед лицом владыки.

– Хиан – да будет на нем проклятье Амона!.. – заперся с войском в городе. Низкие шаси из деревень бегут к побережью и в Страну Джахи, что лежит за горами, – отрапортовал Правитель Дома Войны. – Там есть проход, мой господин. Ущелье, а в нем река, которая течет к востоку, к большой воде. Соленой, как Уадж-ур.

Мертвое море, отметил я. В северной оконечности, около устья Иордана – два поселка. Когда-нибудь их назовут городами – Иерусалим, Иерихон… Но сейчас это всего лишь стойбища козопасов.

Яхмос повернул ко мне суровое лицо:

– Гибли! Что ты думаешь об этом, Гибли?

Меня он всегда спрашивал последним. Верный знак того, что военный совет заканчивается.

– Тысячу раз простираюсь ниц, целую прах под твоими ногами, – пробормотал я дежурную фразу. – В это ущелье надо послать воинов, Великий Дом. Если князья из Джахи или Хару захотят сюда прийти, будет кому их встретить. А лучше поискать их отряды за ущельем и напасть первыми.

Фараон с благосклонным видом повел рукой:

– Верно. Найти отряд из Хару, взять несколько голов и перебросить через стену… пусть Хиан убедится, что помощь не придет… Ты, Гибли, принесешь мне эти головы! Ты и чезу Хем-ахт! Хватит для этого тысячи воинов?

– Да, сын Гора. Тысячи воинов хватит.

– Великий Дом повелел! – снова выкрикнул Унофра.

Яхмос поднялся, поправил полосатый клафт, спускавшийся на плечи, и шагнул к завесе, скрывавшей внутренность шатра. За ним шли двое с опахалами, слуга с винным кувшином и рослые телохранители-кушиты.

– Идите и помните: наши враги шаси и хека хасут – трава под копытом быка, – произнес Правитель Дома Войны, направляясь следом за владыкой. – Но помните и другое: малый недосмотр губит совершенство.

Унофра был не только военным министром, но и верховным жрецом храма Амона в Уасете*. Жрецы во все времена любили поговорить.

Солнце повисло над самым горизонтом, пыль улеглась, и в прозрачном воздухе протянулись вверх тонкие дрожащие пальцы дыма от сотен костров. Воины отдыхали – почти все, за исключением провинившихся. Этим, как обычно, достались рытье отхожих ям на дальней границе лагеря, ночные караулы, сбор хвороста и чистка котлов. Я шел к ливийскому стану, петляя среди полуголых солдат, сидевших у огня, повозок с быками, колесниц и лошадей, около которых суетились возничие. Здесь, на равнине у Шарухена, места хватало, да и людей с животными было не так уж много, но все же лагерь производил впечатление скученности и тесноты. Не помню, чтобы мне довелось испытывать такое чувство в своей эпохе, хотя я бывал на стадионах и в парках, где собирались сотни тысяч. Однако, при всей своей многочисленности они не выглядели толпой – или, вернее, каждый оставался личностью, бессмертной и неповторимой. Но в мире, что окружал меня сейчас, даже боги не были бессмертны, людей же считали пылью и прахом под стопой владык. Смириться с этим, преодолеть себя, забыть врожденное достоинство и гордость, было нелегко, и потому из любопытных неофитов, спускавшихся во тьму минувших лет, лишь единицы повторяли странствие. Считалось, что принадлежность к Койну Реконструкции Прошлого весьма почетна, но многолюдством мы похвастать не могли.

За обозом колесничих – телегами, груженными сеном и ячменем, – меня догнал Инхапи, двадцатилетний воин, старший над пятью лазутчиками. Если я не ошибался, и он был тем Инхапи. В ближайшую половину столетия ему предстояло служить четырем фараонам, достигнуть генеральского чина и должности Хранителя Южных Врат и, в завершение карьеры, возвести на трон правнучку Яхмоса, женщину-царицу Хатшепсут. Георгий, мой коллега, который занимался начальным периодом Нового царства, еще не установил идентичность этого Инхапи и того, который в семьдесят лет будет командовать корпусом Сохмет и короновать царей.

– Унофра – да будет Монт* благосклонен к нему! – повелел мне, господин, сопровождать твоих людей. К ущелью, – произнес Инхапи, склонив голову.

– Хорошо. Желаешь провести ночь в моем лагере?

– Если позволишь, Ветер Смерти.

Так меня звали – Гибли, Ветер Смерти. У народа, к которому принадлежал мой психогенный носитель, были названия для всех и всяческих ветров: рагис – дующий с гор, шаркийя – дующий с моря, псуш – дующий из сухой саванны. Ветер гибли был самым страшным – смерч, несущий песок пустыни, способный засыпать поля, каналы и дома, убить людей и все живое. Поистине Ветер Смерти! Имя это носили самые великие из ливийских вождей.

Спустилась ночь, когда мы достигли ливийского стана. Небо казалось мне мертвым – ни движущихся огней, ни сияющих шлейфов с заатмосферными городами, только ледяное мерцание звезд. Одна из них, кроваво-красная, повисла прямо над башнями Шарухена.

Мои воины дремали, завернувшись в плащи из козьих шкур, но рыжий Иуалат и Усуркун, начальники отрядов, ждали у гаснущего костра. Масахарта, сын Усуркуна, поворачивал над алыми углями вертел с тушей ягненка. В отсветах пламени руки и лицо его казались розовыми – светлокожие ливийцы в отличие от прочих племен и народов почти не загорали. То была их странная генетическая особенность, такая же древняя, как раса, от которой они произошли.