Читать книгу "Облачный полк - Эдуард Веркин"

Саныч поглядел на меня, я помотал головой.

– Ладно, если ты не хочешь, тогда я сам его…

Гад завыл. Забился, старался подняться на колени, прощения хотел, а мордой все время в лужу валился, и башкой тряс как дурной.

– А вдруг он что-то знает? – предположил я. – Ценную информацию?

Нет, мне этого предателя совсем не жалко. Но… На самом деле, надо было сразу, а теперь-то что уж?

– Ничего он не знает, шестоперый же, видно, сортиры у немцев драил – вон руки какие красные.

– Я знаю! – прохрипел гад. – Знаю! Я расскажу!

– Заткнись лучше, – посоветовал Саныч. – Не хочу я твои рассказы слушать, у меня и так язва начинается…

– Котомки у нас тяжелые, – сказал я. – Всю шею ломит…

И вправду ломит, лямки то и дело скручивались и врезались в плечи, полупустая котомка казалась пудовой, и я подумал, что неплохо перегрузить ее на фашиста. А что? Пусть тащит, хоть шерсти клок.

– Я потащу! Потащу!

Предатель попался догадливый, завозился в луже, Саныч не вытерпел, прихватил его за шиворот, поставил на ноги.

– Я потащу! Потащу!

Саныч поглядел на меня, я кивнул. Мы навесили котомки на предателя.

– Потом пристрелим, – зевнул Саныч. – Никуда не денется. Давай, фашист, двигай!

Живот у предателя снова забурчал, то ли от страха, то ли от голода, но громко.

– Так ты, значит, гадюка, тоже жрать хочешь? – неприятным голосом спросил Саныч. – Проголодался, бедняга… Вот фашистская сволочь, его чуть к стенке не прислонили, а он о жратве думает.

Саныч вытащил нож, протер его о рукав.

– Плохо фрицы предателей кормят… Наверное, мало стараетесь. Надо вам больше вешать…

– Да не участвовал я! – выкрикнул гад. – Не участвовал! Это каратели!

– Ага, – равнодушно перебил Саныч. – Ты уже говорил, ты склад охранял, знаем. Охраняя склад, ты аппетит нагулял, я тебя сейчас накормлю… Стой смирно!

Предатель вытянулся, Саныч наклонился и отрезал кусок голенища у него с сапога.

– Слышь, Мить, а сапоги-то у полицаишки яловые. Хорошие, у меня батя на такие полгода копил, да все равно не купил. А у этого есть уже!

– Давай поменяемся! – неосторожно предложил предатель, зря это он.

Саныч уже начал успокаиваться, а тут опять рассердился.

– Ты что, думаешь, что я твои фашистские сапоги возьму? Не, ошибаешься дружок. Я их не возьму, я их тебя сожрать заставлю. Давай, жри.

Саныч сдернул с предателя мешок, отвесил затрещину, срезал кусок голенища и сунул гаду в рот.

– Жри.

Предатель выпучил глаза.

– Жри давай, – приказал Саныч. – Жри, не зли меня, я и так весь нервированный.

Он огляделся, выбрал поваленную осину, уселся на нее.

– Отдохнем немного, – Саныч вытянул ноги. – Митька, садись, кино посмотрим…

Я уселся рядом. Тоже ноги вытянул, пальцами пошевелил.

– Про Чарли Чалина видел, фашист? – спросил Саныч. – Он там ботинок жевал? Вот и ты жуй. Жуй, считаю до трех.

Предатель стал жевать.

– Веселей, веселей, – подбадривал Саныч. – Раз-два, раз-два…

Предатель старался, изо рта у него торчал гладкий лоскут, как черный язык, длинный, неприятно пошевеливающийся, точно живой. Некоторое время я смотрел, потом отвернулся, закрыл глаза.

Саныч не мог остановиться, велел пережевывать пищу тщательней, чтобы извлечь из нее все питательные вещества, я старался не слушать. Со мной давно уже так, точно выключаюсь. Вот лампочка светит, а вот электричество кончилось. И сразу как-то, щелк. Сначала вроде чувствую – вот предатель, вот он, гад, в руках злость начинает пошевеливаться…

И все, пустота, как батарея садится.

– Вкусно? Вижу ведь, что нравится. Кушай, кушай на здоровье…

Треск. Недалеко совсем, дятел, кажется. Почему-то на юг не улетел… Или они не улетают? Ладно, это не улетел, теперь в дерево долбит. Очередями. Интересно, птицы войну чувствуют? У нас тут мир перевернулся, а им все равно, наверное, летают туда-сюда, как тысячу лет назад летали, и ничего для них не изменилось. Только лучше стало, раньше люди на них охотились, а теперь друг друга бьют. Во этому году уток много должно быть…

– … Смотри-ка, подавился!

Саныч сказал это с таким детским удовольствием, что я очнулся и поглядел на предателя.

Тот, кажется, на самом деле подавился – покраснел, рожа сделалась цвета брюквы, глаза выпучились, слезы потекли.

Предатель замычал, задергался, пытаясь развязать руки.

– Притворяется, – плюнул Саныч. – Видно же. Что, гадина, не нравится? А мы в сорок первом в лесу ежей жрали! Когда вы нас из домов повыгоняли! Давай, шкура, глотай сапоги!

Сапоги не глотались. Предатель упал на колени, в жижу, стал задыхаться.

Молодой еще предатель, белобрысый, через грязь видно. Наверное, из кулацкой семьи. Или чухонь какая, с пограничья. Они нас давно не любят, как фашисты пришли, обрадовался, побежал к своим…

А какая разница? Кулак, чухонец… Кто он, почему в полицаи записался, это уже неважно.

– Ладно, хватит прикидываться, – велел Саныч. – Надоел.

Предатель прикидываться не прекратил, более того, упал в лужу и начал трястись, как током его приконтачило, похоже очень.

– Ах ты черт…

Саныч вскочил с дерева. Схватил предателя за шкирку, выволок из лужи, с размаху ударил по спине кулаком. Еще раз, с усилием, мощно. Изо рта фашиста вылетел плотно сжеванный черный комок, парень вздохнул и заревел. Саныч отпустил его.

– Докатился… – Саныч брезгливо вытер руки. – Спас предателя, да уж… Придется потом восемь других прибить для равновесия. Ладно, пора двигать, рассиделись. Вставай!

Полицай поднялся. С четвертого раза. Он покачивался под тяжестью котомок, дышал тяжело и продолжал выплевывать черные куски.

– Не впрок сапоги пошли, – заключил Саныч. – Ничего, привыкай. Хенде хох, шпацирен геен. Туда, туда, вон к той березе! И песню давай. Песни-то какие нефашистские знаешь?

Предатель песен не знал, поэтому двинулись мы молча. Мешок надевать не стали, потому что лес был совершенно одинаковым, солнце сквозь облака не проглядывало, дорогу не запомнить. Я совершенно потерялся, шагал себе послушно за Санычем, который пробирался уверенно, как по дороге. По каким приметам он определял путь, я понять не мог, наверное, он знал каждое дерево в лицо, есть же люди с фотографической памятью, утром увидят газету в ларьке, вечером лягут в раскладушку и читают по памяти… Где-то часа через полтора мы выбрались к нужному месту.