Читать книгу "Рога - Джо Хилл"

Старший брат Ига пошел по той же самой линии и добился даже больших, пожалуй, успехов. Терренс был в телевизоре ежедневно, вел собственную музыкально-комическую ночную программу «Хотхаус», нагло потеснив акул вечернего эфира. Терри играл на трубе в самых фантастических смертельных ситуациях. Исполнял вместе с Аланом Джексоном «Ring of Fire» в самом натуральном кольце огня, исполнял вместе с Норой Джонс «High and Dry», когда оба они сидели в баке, наполнявшемся водой. Звучало все это паршивенько, но картинка была роскошная. Терри теперь греб деньги лопатой.

Он тоже имел свою манеру играть, отличную от папашиной. Его грудь так надувалась, что начинало казаться, будто сейчас от рубашки отлетят все пуговицы. Его глаза выпучивались, придавая ему постоянно удивленный вид. Он дергался в поясе подобно метроному. Его лицо сияло неземным счастьем, и иногда начинало казаться, что труба его захлебывается от хохота. Он унаследовал от их отца драгоценнейший дар: чем больше он что-нибудь репетировал, тем менее отрепетированным казался этот номер, тем более естественно он звучал.

Когда они были тинейджерами, Иг ненавидел слушать, как играет брат, и цеплялся за любой доступный повод, лишь бы не идти с родителями на концерт с его участием. Он страдал животом от зависти, не мог уснуть перед большим представлением, устроенным Терри у них в школе. Особенно он ненавидел, когда за игрой Терри наблюдала Меррин; его доводил до бешенства восторг на ее лице, ее зачарованность его музыкой. Когда она раскачивалась под свинг, исполняемый Терри, Игу представлялось, что брат хватает ее за бедра невидимыми руками. Но все это осталось в прошлом. Он давным-давно пережил все это и, правду говоря, имел теперь единственную радость: смотреть «Хотхаус», когда играет Терри.

Иг бы тоже играл — если бы не астма. Он не мог набрать в грудь воздуха достаточно, чтобы труба звучала как надо. Он знал, что отец хочет, чтобы он играл, но при каждой попытке себя заставить ему не хватало воздуха, грудь болезненно сжималась и глаза начинало застилать пеленой. Порой в таких случаях он даже терял сознание.

Когда окончательно прояснилось, что с трубой у него ничего не выйдет, Иг попробовал пианино, но тут дело как-то не пошло. Преподавателем был дружок отца, пьяница с налитыми кровью глазами, от которого воняло трубочным дымом; он сажал Ига самостоятельно разучивать какой-нибудь безнадежно сложный этюд, а сам шел в соседнюю комнату соснуть. Потом мама предложила Игу попробовать виолончель, но этот инструмент не вызвал у него никакого интереса. Он уже интересовался Меррин. Как только он в нее влюбился, никакие семейные трубы не были больше ему нужны.

Он собирался как-нибудь их навестить: отца, мать, да и Терри тоже. Его брат уже находился сейчас в городе, прилетел вчера ночным рейсом на бабушкино восьмидесятилетие, которое будет завтра; у «Хотхауса» были сейчас летние каникулы. После смерти Меррин это был первый визит Терри в Гидеон, и он не собирался здесь долго засиживаться, улетал уже послезавтра. Иг ничуть не осуждал его за такой быстрый отъезд. Этот скандал разразился как раз тогда, когда программа пошла на подъем, и мог обойтись ему очень дорого; поговаривали, что Терри вообще не стоило возвращаться в Гидеон, в место, где он рисковал быть сфотографированным вместе с братом — сексуальным убийцей. За такую картинку журнал типа «Энкуайрера» заплатит не меньше тысячи. Но с другой стороны, ведь Терри никогда не верил, что Иг в чем-то там виноват. Терри был самым громким, самым яростным защитником Ига, и это в такое время, когда все средства массовой информации предпочитали говорить «без комментариев» и переходить к другой теме.

Иг мог какое-то время избегать журналистов, но в конце концов придется с ними встретиться. Может быть, думал он, с домашними все будет иначе. Может быть, они окажутся невосприимчивы к его теперешним способностям и все их тайны останутся тайнами. Они ведь его любят, и он тоже их любит. Все-таки любовь что-то да значит. Может быть, он научится контролировать это, чем бы «это» ни было. Может быть, его рога попросту исчезнут. Они появились ни с того ни с сего, так почему бы им не исчезнуть тем же самым манером?

Он провел пальцем между влажных редеющих волос — редеющих уже в двадцать шесть! — а затем стиснул голову ладонями. Он ненавидел беспорядочное мелькание своих мыслей, когда одна мысль тут же сменяла другую. Его пальцы коснулись рогов, и он испуганно вскрикнул. Его губы собирались произнести: «Пожалуйста, Господи, убери их отсюда», но затем он осекся и ничего не сказал.

Руки его неприятно зазудели. Если он был теперь дьяволом, мог ли он говорить о Боге? Не поразит ли его белая вспышка молнии? Не сгорит ли он тут же, на этом самом месте?

— Бог, — прошептал он.

Ничего такого не случилось.

— Бог, Бог, Бог.

Он наклонил голову набок, прислушиваясь, ожидая ответа.

— Пожалуйста, Господи, сделай, чтобы они исчезли, — сказал Иг. — Извини меня, если прошлой ночью я сделал что-то такое, что Тебя разозлило. Я был пьяный. Я злился.

Он задержал дыхание, поднял глаза и взглянул на себя в зеркало заднего обзора. Рога оставались на прежнем месте. Он уже привыкал к их виду. Они становились частью его лица. Его передернуло от отвращения.

Краем глаза, справа, он увидел что-то ярко-белое и крутнул баранку, съезжая на обочину. Иг ехал бездумно, не думая, куда он едет, и приехал, безо всяких намерений, к церкви Священного Сердца Марии, куда он ходил вместе со своей семьей свыше двух третей своей жизни и где впервые увидел Меррин Уильямс.

С неожиданно пересохшим ртом он смотрел на Священное Сердце. С того времени, как убили Меррин, он ни разу не был ни здесь, ни в какой-либо другой церкви, не хотел мешаться с толпой, не хотел, чтобы на него пялились другие прихожане. Не хотелось оправдываться перед Богом; он чувствовал, что это Богу нужно перед ним оправдаться.

Может, если он войдет сюда и помолится Богу, рога исчезнут. А может быть — может быть, отец Моулд подскажет, что нужно делать. У самого Ига не было никаких мыслей. Отец Моулд мог быть невосприимчив к действию рогов. Если хоть кто-нибудь мог противостоять их силе, то кто, как не человек в сутане? На его стороне Господь, его защищает Божий дом. Может быть, устроить экзорсизм? Отец Моулд должен знать людей, к которым обращаются в подобных случаях. Покропить святой водой, прочитать несколько раз «Отче наш», и можно вернуться в нормальное состояние.

Иг оставил «гремлина» на обочине и направился по бетонной дорожке в церковь Священного Сердца. Подойдя к ее двери и уже собираясь взяться за ручку, он испуганно отдернул руку. А что, если, стоит ему тронуть запор, рука его загорится? Что, если ему нельзя входить? Что, если, стоит ему шагнуть через порог, некая темная сила отшвырнет его прочь, бросит на землю задницей? Он представил себе, как бредет по церкви, с дымом, вьющимся из-за воротника рубашки, с глазами, по-мультяшному выпученными, представил себе удушье и жгучую боль.

Он заставил себя поднять руку и тронуть запор. Створка двери открылась — и руку его не сожгло, не ужалило, он вообще ничего не почувствовал. Перед ним в полутьме нефа стояли ряды темных, покрытых лаком скамеек. В помещении пахло старым деревом и старыми псалтырями с их выцветшими на солнце кожаными переплетами и хрупкими страницами. Иг всегда любил этот запах и был несколько удивлен, что любит его и сейчас, что ничуть от него не задыхается.