Читать книгу "Луноликой матери девы - Ирина Богатырева"

Наш путь был не близок. Утесы оказались могучими горами. Долго, мучительно долго мы шли по камням, падая от ветра и снега, а они все нарастали и нарастали. И вот, подойдя к ним вплотную, мы оказались как бы перед границей: между скалами не задувал ветер, и камни лежали черные, без снега, словно мы стояли у входа в пещеру. Я застыла, не зная, идти ли дальше. «Царь ходит, не оставляя следов», — вспомнилось присловие охотников. Значит, для него это место: даже зимой он здесь следов не оставит.

Подумав так, хотела я сделать шаг, но вдруг ко мне подскочила Очи, схватила за локоть и крикнула дико:

— Слышишь?

Из темноты вдруг, нарастая, пошел жуткий гул. Низкий, рокочущий, он начинался тихо, но рождал ужас, от него камни принимались дрожать и двигаться, потом становился все громче, поднимался и рос, после уже и свистел, и визжал, и словно бы хохотал над нами… Мы переглянулись: духов мы по-прежнему не видели, но кто еще мог издавать эти звуки?

— Хорошо, — кивнула я, — буду звать царя отсюда.

И стала разворачивать шкуру. Она промерзла, мясо слиплось. Я откалывала куски ножом. Потом, разложив на камнях, взяла голову козы и пошла с ней в проход.

— Царь! — крикнула я что было мочи, чтобы перекричать ветер. — Царь, это я! Я пришла вернуть тебе твою добычу! Чтобы нить жизни не обрывалась! Я осознала ошибку, царь! Приди и суди меня!

И кинула козью голову. Ветер унес звук удара, и я не увидела, куда она упала. Подождала, но никакого знака не давали ни духи, ни царь. Тогда вернулась и стала кидать в проход куски мяса, пока не раскидала все. Потом снова стала слушать и ждать.

— Он молчит, Ал-Аштара? — спросила Очи, подойдя ко мне очень близко, почти прижавшись. Она уже вся промерзла, тряслась, как в припадке.

— Я не слышу ответа, — сказала я.

— А если он придет и убьет тебя?

— Это будет его суд, Очи. Но кто буду я, если не верну долю? Смерть лучше.

Тут опять загудело и загрохотало, словно из чрева горы, и Очи вцепилась мне в руку.

— Это не царь, — сказала я спокойно. — Царь молчит и ходит неслышно. Царь — это тень смерти. Нам нечего бояться: это поет Хозяин гор, ээ-торзы, сидя на своем престоле. Он посылает зиму.

— Те! Как-то страшно поет, — через силу усмехнулась Очи. Эхо стихло, и она сказала: — Давай ждать под шкурой. Царь найдет тебя, если захочет, а мы согреемся. Давай меж камней натянем и сядем, как в шалаше.

Подумав, я согласилась. Мы отошли к скале. Натаскав камней, сложили их и накрылись шкурой. Устроившись, отдышались и прислушались. Вокруг была тьма, хоть открывай глаза, хоть нет. Шкура быстро задубела. Мы надышали под ней, стало теплей, и кожа на лице принялась гореть.

Так мы сидели — и время как будто отступило. Я вдруг странно стала себя ощущать. Я сидела без движения, подогнув ноги и обняв их руками. Но тело мое будто бы от меня отделилось, окаменев, а я сама, вытянувшись, как дым, заструилась во тьме. Я пыталась почувствовать предметы вокруг: и камни, и шкуру, и свое тело, и Очи. Но не чуяла: такие же дымные сути были вокруг, и я могла в них раствориться. Где же тогда я? Подумала и сразу ощутила себя съежившейся, ногою касающейся руки Очи.

— Ты спишь? — позвала я ее.

— Нет. Я боюсь спать: вдруг провалюсь в нижний мир?

— Не бойся. — Я нащупала ее руку и сжала ладонь.

Мы замолчали. Потом Очи снова спросила:

— А как ты думаешь, что там — в нижнем мире?

— Вода и корни. Еще грибы.

— Да, а еще черви, кроты и землеройки, — фыркнула она. — То под землей! А я о мире, где живут алчные духи. Камка говорила, чтоб не совала носа туда, пока сильной не стану. Пока не обучусь. Но мне хоть и страшно, а манит туда. Как думаешь, — спросила она, — если человека закопать в землю, он попадет в нижний мир?

— Шеш, что говоришь! Разве можно зарыть человека? Он не проживет без света.

— Да, в нижнем мире нет света. Но быть может, там могут жить мертвые? Может, это тот мир, что после смерти?

— Камка бы тебя услыхала! Откуда только ты это взяла? После смерти мы пойдем на вышние пастбища, к Бело-Синему, в нем растворимся. Об этом все знают.

Она замолчала, ничего не ответив. Мы посидели еще, но времени не было, как той ночью, когда упало Солнце. Потом снова тихонько стала Очи меня звать:

— Аштара, ты заснула? Помнишь, как мы впервые с тобой повстречались?

— Я столько раз тебе говорила.

— Я все забываю. Расскажи.

— Это было на праздник весны. После торжеств я пошла в лес и встретила тебя.

— Это было на Темном озере, да? Там, где трухлявая колода?

— Значит, помнишь.

— Нет, я плохо помню, как будто во сне.

— Там, когда стает снег, от коряги идет тепло. Туда сползаются змеи греться. И я, придя, увидела существо, обвитое змеями, хотя и похожее на человека. Я решила, что это дух, и сказала: «Здравствуй, сестра».

— Почему ты так сказала?

— Чтобы задобрить духа. А почему ты сидела со змеями?

— Я не помню. Помню, что убежала из стана и пришла туда. А что было в тот день?

В тот день был праздник весны. Разложили большой костер, зарезали белую телку мохнатого яка, шкурой ее накрыли камень для подношений Луне. Потом вывели пленников. На праздник весны мы их всегда отпускаем: кто хочет, может уйти, а кто прижился — остаться. Но сначала должны они себя показать.

Тогда были пленники после похода вниз по пенной реке. Люди, жившие там, рыли себе землянки, как лисы, а скот держали в загонах, сколоченных из шестов. Я помню их хорошо, хотя больше таких не приводили воины — говорили, их народ снялся и куда-то ушел. Обликом они были схожи с темными, но глаза круглые, а не раскосые, носы небольшие, а лица плоские и волосы светлые, как мучные. Женщины носили мониста из бронзовых круглых пластин. Их клали в несколько рядов, одну нить под другой, так что вся грудь сияла от чищеной бронзы. И пели они высокими голосами, сильно и резко, поворачиваясь и приседая, чтобы мониста звенели. Их было пятеро. Отец отпустил всех, но ушли только трое: самых молодых взяли в жены.

Но еще один пленник в то время был у нас: сын царя степского народа. Уже несколько лет он жил в нашем доме, его отец взял в бою и держал, чтобы степские на нас не напали. Я мала была, мамушка меня к братьям редко пускала, и я плохо помню того мальчика. Его звали Атсур — Речной Конь на языке степских. Отец учил его нашим словам, нашей жизни и нашим хотел сделать. Зачем, думаю я теперь, если все наперед поведала ему мудрая Камка и он знал, какую беду принесет царевич нашему люду? Или обмануть хотел Бело-Синего? Только волку собакою не обернуться: не захотел Атсур проходить у нас посвящение и стал проситься в степь. И на праздник отец обещал дать ему свободу, если отпустит сам царь.