Читать книгу "Нойоны. Сумерки Эрафии - Александр Бауров"

— Где ты остановилась, у тебя ведь нет повозки?

— Пойдем, я покажу тебе!

Она взяла его за руку, улыбаясь, повела к своему становищу, находившемуся в некотором отдалении от остальных. Гримли заметил, что ее постель состояла из спущенного на землю тонкого одеяла. Вместо подушки под головой было седло и какие-то тряпки. Он смотрел на седло, когда руки Эльзы обвили его сзади, и, повернув голову, он увидел ее лицо так близко, как не видел никогда раньше. Мягкая кожа с пушком, прямой тонкий нос — она была невозможно красива. Эльза придвинулась ближе, и он не успел больше ничего разглядеть — губы их соединились в поцелуе. Она заставила его опуститься на постель. Гримли не понял, как его неопытные руки сами стали расшнуровывать завязки на ее спине. Блузка стала свободнее, сдвинулась. Она что-то шептала ему на ухо. Гримли точно не знал, что делать дальше, но тут разум отступил, и животные инстинкты взяли верх над его телом. Море страсти раскинулось перед ним… Все вокруг двигалось, ее волосы падали ему на лицо, и в один миг, отведя их в сторону, он взглянул на небо. Одна из звезд, прежде неподвижная на небосклоне, покатилась туда, где еще несколько часов назад село солнце. Свет обеих лун мягко накрывал лес.

Уснув лишь в предрассветной тиши, Гримли, разумеется, не выспался. Когда утренний ветер ударил ему в лицо, он захотел перевернуться на другой бок и с удивлением почувствовал, что лежит на земле. Глаза не хотели открываться. То ли от страха перед действительностью, то ли от желания досмотреть до конца еще не стершийся в памяти прекрасный сон. Наконец беспощадное солнце, сквозь веки кажущееся ярким кровавым пятном, заставило его открыть глаза. Люди ходили где-то вдали, слышались их голоса, споры, все собирались в путь. Окончательно проснуться его заставили две мысли: о дяде Томе и Эльзе. Встав и осмотревшись, он не только не нашел Эльзы, но и следов ее становища. Ни седла, ни одеяла. Видя, что обоз вот-вот тронется, Гримли спешно пошел к дяде Тому, тот уже все сложил и тоже искал его. Едва они встретились, как отчим сразу заявил, что отсутствовать целую ночь, когда он так переживает, — это преступление по отношению к старику.

Сидя на заменявшей козлы доске и держа в руках вожжи, Гримли никак не мог оправиться от первого ощущения крупной потери. Будто он упустил что-то очень ценное. В голове был полный сумбур. Едва он закрывал глаза, как видел перед собой вздымающуюся и опускающуюся грудь Эльзы. Потом видение меркло, и уже жилистый сильный эльф натягивает свой лук. Море, шторм, волны… Эльф натягивает лук — стреляет, стреляет, стреляет… Все вокруг превращается в один гигантский костер. Рассказ Гурта не отпускал его. Он открывал глаза, и жизнь казалась ему противной и скучной.

Гурт рассчитывал прийти в Мельде еще до обеда. Приходилось подгонять перегруженных лошадей. Потому, когда из-за поворота показались эрафийские всадники, Гурт в первой повозке так заорал на возницу, что, съехав на обочину, они чуть не опрокинулись…

Хозяин сам перехватил поводья и, грязно ругаясь, спрыгнул на землю. Ситуация, и правда, была не из лучших. Обоз застопорился на размытой дождями узкой дороге. От резкого торможения Гримли чуть не полетел под копыта своих лошадей. Строй повозок развалился, раздраженные крики сзади покатились от телеги к телеге, и до Гурта дошел один общий ворчливый гомон. Спрыгнув с высоких козел в липшую к ногам грязь, он сплюнул и с красным лицом пошел навстречу всадникам. Даже беглого взгляда было достаточно, чтобы оценить противника. Их мало — всего трое конных рыцарей и крытый возок. Эскорт какого-то богатого дворянина. Их доспехи, плотные плащи и украшения указывали, это был не случайно подвязавшийся в авантюру сброд. Рыцари были раздражены. Но если Гурт был в возбужденном состоянии, то его не страшили никакие знаки отличия. Казалось, он не спасовал бы и перед королем Эдриком, встань тот у него на пути.

Так сошлись глупость одного и спесь другого. Разница была лишь в том, что рыцарь находился на коне.

Увидев здоровенного ругающегося мужика, рыцари и не думали испугаться. Один из них подъехал ближе и неожиданно ударил закованным в железо сапогом в грудь Гурта. Тот охнул и упал в дорожную грязь. Наглый рыцарь приподнял забрало, обнажив уродливое щербатое с оспинами лицо. Но бывший моряк и удачный торговец был не из тех людей, кого можно было безнаказанно унизить. В тот же миг Гурт вскочил, схватил противника за ногу, приподнял над стременами и сбросил вниз. Конь рыцаря заржал, встал на дыбы и шарахнулся в сторону, чуть не опрокинув остальных всадников. Перепачканный с ног до головы рыцарь встал и, скользя по глинистой грязи, не говоря ни слова, выхватил из ножен огромный тесак. Именно тесак, так как мечом этот широченный посеребренный кусок металла назвать было трудно. Остальные всадники также обнажили оружие. Один всадник выхватил меч, другой вытащил из-за спины огромный топор.

— Тебе конец, купец, сейчас узнаешь свое место, скотина!

В этот критический для Гурта момент дверка возка, который сопровождали рыцари, отворилась. Перед старшим обозником и подбежавшими ему на выручку крестьянами, в том числе и Гримли, предстал совсем необычный господин.

Это был человек в богатом одеянии. Гримли никогда не видел прежде ничего подобного. Теплая, подбитая горностаем и отделанная золотом безрукавка, особые, опускавшиеся с локтей нарукавники из соболя или черной лисы. Вся прочая одежда из очень дорогой и неизвестной даже Гурту ткани, на сапогах блестят золотые заклепки. Пальцы усеяны перстнями, и, наконец, на шее — золотая цепь с серебряным орденом и крупным изумрудом, знак вице-канцлера Эрафии. Лицо скрывалось в тени капюшона. К тому же высокопоставленный господин защищался от любопытных взглядов расшитым золотыми нитками темно-синим платком.

— Ты что вдруг отупел, Фош? — крикнул он.

От этих слов озлобленный и вымазанный в грязи рыцарь сразу съежился, как от удара хлыстом по спине. Он засунул тесак в ножны и, повернувшись к господину, ответил глухим, чуть хрипловатым голосом:

— Я не виновен хозяин, они нас задерживают!

— Молчать, только пару часов назад я тебя об этом предупреждал! Садись, и едем, живо!

Рыцарь, которого назвали Фошем, как побитая собака, опустил голову и, сутулясь, забрался на коня.

— Простите нас! — В знак признательности вице-канцлер протянул подошедшему Гурту свою холеную розовую руку. Тот склонился и поцеловал ее.

— Простите вы меня, о благородный сэр, виноват, что не знаю вашего имени. Я первым начал грубить, — ответил Гурт, пораженный добротой столь высокопоставленного и богатого господина.

— Я очень рад. — Вице-канцлер все еще закрывал губы платком, хотя и не кашлял.

— Но чтобы закрепить взаимное расположение, возьмите вот это. — Он протянул караванщику маленький тяжелый мешочек. — Здесь сто циллингов, надеюсь, это окончательно загладит нашу вину.

— Не знаю, как отблагодарить за вашу неслыханную щедрость, сэр! — Гурт произнес на одном дыхании, приняв мешочек.

— Вы не знаете, а я знаю. Вы никому не скажете, что видели нас на этой дороге. — Он наклонился к уху Гурта, согнувшись почти пополам. — Не скажете даже под пыткой. Я очень осведомленный человек. Если узнаю, что вы молчали о нашем маленьком приключении, я дам вам еще тысячу циллингов. Как вы верно заметили, я не из скупых.