Читать книгу "Перекрестный галоп - Дик Фрэнсис"

Жизнь солдата-пехотинца во время войны неразрывно связана с его рюкзаком, его талисманами и безделушками. Он носит все необходимые предметы на теле — шлем, рацию, бронежилет, запасную амуницию, ботинки, камуфляжную форму. Ну а в руках держит автомат. Стоит оставить какую-нибудь мелочовку без присмотра хотя бы на секунду — и нет ее, исчезла, испарилась, как в фокусе, который показывает невинный с виду афганский подросток. Потерять винтовку или автомат — это уже служебное преступление. Все может исчезнуть, если не носить при себе или оставить хотя бы на миг без присмотра.

Талибы всегда описывали британского солдата как воина храброго, но очень медлительного. Да, мистер талиб, легко вам говорить. А ты попробуй побегать, когда на спине у тебя рюкзак и всякая всячина общим весом в семь стоунов. Все равно что тащить на закорках в бой свою бабушку, но без очевидной выгоды для себя.

Интересно все же, куда исчезла моя любимая зажигалка. А заодно — и униформа, и все остальное тоже. Благодаря преданным своему делу и расторопным волонтерам из команды воздушной поддержки в критических ситуациях я вернулся в Англию не просто живым, но меньше чем через тридцать часов после взрыва. А очнулся только в госпитале Бирмингема, в чем мать родила и без ноги, даже без зубной щетки. Лишь с парой металлических личных жетонов на шее, где были указаны мои имя и фамилия, а также номер части — старый испытанный способ идентификации живых и мертвых.

В нагрудном кармане униформы лежало письмо матери, отправить его полагалось в день моей гибели. «Интересно, куда оно делось, — подумал я. — Судя по всему, мать его не получала. Но, с другой стороны, я ведь не умер. Ну, во всяком случае, не совсем».

* * *

И вот наконец холод заставил меня вернуться в дом.

Я медленно и тихо обошел его, чтоб не разбудить спящих наверху обитателей, а также собаку, спальное место которой находилось на кухне. В прошлом я бы просто снял обувь и тихо прошлепал босиком, но теперь у меня была всего одна босая нога, и потому ботинки я снимать не стал.

Несмотря на все свои очевидные достоинства, моя новая правая нога имела один недостаток — издавала металлическое звяканье всякий раз, когда я ставил ее на пол, даже если шел совсем медленно. Нет, на звук мотора или клацанье гусениц танка это не походило, но в тихую безветренную ночь вражеские часовые узнали бы о моем приближении за сотню ярдов, если не больше. Надо будет что-то предпринять по этому поводу, если я собираюсь убедить майора из министерства в полной своей пригодности.

Я поднялся по лестнице к себе в спальню. Все мои детские вещи давно убрали — мать упаковала их в коробки и отправила в лавку благотворительной распродажи, или же просто на городскую свалку, после того как я заявил, что никогда больше сюда не вернусь.

Впрочем, кровать выглядела все так же, да и комод в углу стоял все тот же, если не считать, что его отскоблили и перекрасили в тех местах, куда я прилеплял на жвачке карточки с гербами и флагами армейских полков.

Не в первый раз я возвращался в эту постель. Были и другие, редкие визиты, когда я приезжал с самыми лучшими намерениями, но заканчивалось все новыми спорами и обвинениями. И если уж быть до конца честным, то винить в этом следовало не только мать с отчимом, скорее меня. Было нечто такое в нашей троице, когда копившийся в каждом гнев вдруг вырывался наружу и обстановка становилась взрывоопасной. При этом ни один из нас не был достаточно умелым пожарным. Напротив, увидев язычки пламени, мы с радостным рвением бездумно подливали в них бензин. И ни один из нас никогда не соглашался пойти на попятный или же просто извиниться. Почти всегда все заканчивалось тем, что я, кипя от ярости, уезжал, клянясь, что ноги моей больше в этом доме не будет.

Самый последний визит, пять лет тому назад, по самым оптимистичным расчетам, должен был продлиться пять дней. Я прибыл в канун Рождества с улыбками, целым мешком подарков и самыми лучшими намерениями, а уехал перед ленчем рождественским утром, сопровождаемый потоком оскорблений. Глупо, но сейчас я совершенно не помнил, чего мы тогда не поделили. Впрочем, нам никогда не нужна была причина для ссоры хоть сколько-нибудь веская.

Возможно, завтра будет лучше. Обойдется без ссор. Я очень надеялся на это и одновременно — не слишком верил. Опыт важнее самых радужных надежд, я наконец стал усваивать эту премудрость.

Скорее всего, мне не следовало приезжать. Но, с другой стороны, я ощущал в этом необходимость. Место, где я вырос, до сих пор, сколь ни покажется это странным, являлось олицетворением безопасности и надежности. И несмотря на все крики, споры и свары, другого дома у меня просто не было.

Я лежал на кровати и смотрел на такой знакомый потолок с декоративной лепниной вокруг того места, где крепилась лампа. Она напомнила мне о долгих часах, которые я проводил, лежа в точно такой же позе, — спортивный семнадцатилетний подросток, мечтающий о свободе, жаждущий вступить в армию, бежать из этой домашней темницы. И вот я снова здесь, на том же месте, снова в тюрьме, только на сей раз попал в нее по инвалидности, но все еще мечтающий вернуться в армию, присоединиться к своему полку, жаждущий вновь стать командиром своего подразделения, жаждущий снова сражаться и убивать врагов.

Я вздохнул, поднялся и подошел к зеркальной створке шкафа. Выгляжу вроде бы нормально, но внешность бывает обманчива.

Я присел на край кровати и снял протез, опустил резиновый рукав под цвет кожи, прикрывавший колено, придерживающий искусственную ногу со ступней, чтоб не упали. Потом медленно вынул культю из специальной чашечки крепления и снял прокладку из пенопласта. Умно придумано. И подогнано на совесть, об этом позаботились ребята из ортопедического центра в Дорсете. Соорудили мне ногу, на которой я мог проходить хоть весь день, не чувствуя боли, ничего не натирая.

И все равно — этот придаток не был мной.

Я снова посмотрел в зеркало шкафа. Теперь мое отражение уже не выглядело нормальным.

За последние несколько месяцев я должен был бы привыкнуть к виду своей правой ноги, отрезанной в нескольких дюймах ниже колена. Да, привычное, знакомое зрелище, но оно не доставляло мне ни малейшего удовольствия, и всякий раз, ловя свое отражение без протеза в зеркале, я вздрагивал от отвращения.

Почему именно я? Этим вопросом я задавался в миллионный раз.

Почему я?

Я покачал головой.

Если стану жалеть себя, мне уже никогда не набрать прежней формы, никогда не вернуться в свой полк.

Глава 03

«НЕУЖЕЛИ ДЖОЗЕФИН РАСТЕРЯЛА СВОЮ ВОЛШЕБНУЮ СИЛУ?»

Этот заголовок на первой полосе воскресного выпуска «Рейсинг пост» бил, что называется, не в бровь, а в глаз. Когда в восемь утра я спустился вниз приготовить себе кофе после бессонной ночи, газета лежала на кухонном столе.

«Интересно, — подумал я, — заходили ли на кухню отчим с матерью, и если да, видели ли этот заголовок? Может, мне лучше спрятать газету?» Я озирался в поисках подходящего места и в этот момент услышал шаги: мать спускалась на кухню. Было уже поздно.