Читать книгу "Серп языческой богини - Екатерина Лесина"

– Не мой.

– Вам виднее, чей… Таська в него с ходу вцепилась.

– Родион, познакомься, это Илья. – Она держала под руку, точно опасаясь, что бледный типчик с белыми волосами сбежит. На месте типчика Родион так бы и поступил, но сейчас он протянул руку и сказал:

– Здрасьте.

– Илья специалист по… истории.

– Далматов. – Рукопожатие типа оказалось крепким, жестким. Вот только рука неприятно холодная, возникло ощущение, что прикасаешься к змее.

А змей Родион боялся.

И этот подспудный страх заставил взглянуть на нового знакомца иными глазами. Невысокий. Худощавый. Жилистый. Держится свободно, хотя с Таськой под боком это сложно.

Волосы собраны в хвост. На носу – очки в прямоугольной оправе.

Левая рука недосчитывает пальцев.

Костюм хороший, шерстяной. Темный шелковый галстук. Булавка с синим камнем. Запонки.

– И чем вы занимаетесь? – поинтересовался Родион, переводя взгляд на Таську. Она светилась. Сияла, что новогодняя елка.

– Да всем понемногу.

– И ничем конкретно?

– Ну, можно и так выразиться.

– Илья будет нам помогать. С поисками, – встряла Таська. И Родион подумал, что если ему и нужна помощь, то не от этого типа.

– Я хотя бы знаю, что мы ищем, – сказал Далматов.

Иголку в стоге сена, и еще не ясно, существует ли эта игла. А стог размером с остров. Полтора квадратных километра леса, сугробы и старый дом в анамнезе.

– Не обращай на него внимания, – Таська говорила, заглядывая Далматову в глаза, – он не верит. А это правда, Родечка! Правда! Вот увидишь!

– И увидели? – Дорога становится хуже. Асфальт исчез, и машина скользит по гравийке, спаянной льдом. Шуршат колеса, рокочет мотор. И движение выглядит бесконечным.

До Ладоги что-то около тысячи километров. Десять-двенадцать часов при хорошем раскладе. А дальше что? Ствол к затылку и прощальная пуля, если Далматов не появится?

Демон?

В демонов Саломея не верила, а вот в людей – так вполне.

– Я уговаривал ее погодить до весны. Ну какие сокровища при минус тридцати? Но нет… кто слушает Родьку? Родька ведь глупый… Я бы не отпустил ее. Этих двоих – пожалуйста. Хоть на край света. Но Викуша сестричку не бросит… а клад до весны не дотерпит. Безумие какое-то.

– Золотая лихорадка.

– Скорее мозговая. – Он бросил косой взгляд и поинтересовался: – Руки не затекли? Могу ослабить, если надо.

– Лучше, если снять.

Это предложение Родион проигнорировал.

– Меня тоже зацепило. Вот сейчас хочу понять, как же оно так вышло, что и я влип. А ведь вышло! Влип! По самые уши. Бегал, как щенок, с раззявленной пастью.

Слюни ронял. Долю высчитывал… и ведь денег-то хватает. А тут… переклинило, в общем.

Бывает. В гонке за сокровищем не так уж важно сокровище. Главное – успеть раньше других.

– Что искали-то?

– Калмино серебро.

– На самом деле озеро Черное является частью Ладожского, точнее, оба входили в Анциловое озеро, правда, было это около десяти тысяч лет назад. Потом случился подъем суши. – Далматов рассказывал, глядя на Таську, которая таяла под этим взглядом.

Накрасилась. И стрижку сменила. А волосы не белые – рыжие. И цвет Таське идет, как и новый свитер с широкой горловиной-хомутом. В мягких складках его Таськина длинная шея выглядит трогательно-беззащитной. И эта ее новая манера поглаживать горло…

– Черное озеро в разы меньше Ладоги, но в десятки раз интересней.

Карта местности – поле рисованного боя. И генералы от фантазии склонились над ним. Викуша села на край стола, закинула ногу за ногу, рисуясь. Неприятно.

Родион давил злую ревность.

Чужаку интересна Таська. Вернее, он притворяется, что Таська ему интересна. А та и рада верить.

– Про остров-Буян слышали? И про алатырь-камень?

– Сказки.

– В каждой сказке есть доля сказки, – парирует чужак, подавая Таське руку. – Остров Каменистый. Каменный. Каменка. Каменюки. Он же Калмин камень. Или Запретный. Там открывается вход в нижний мир, а сторожит его Калма.

– Финно-карельская мифология, – растолковывает Таська, не для всех – все уже в курсе, кроме Родиона. – Калма – богиня мертвых. Она ужасна. До того ужасна, что любой, кто взглянет в ее лицо, утрачивает разум…

Страшная история для черной ночи. С каждым словом чернота становится гуще, плотнее. Того и гляди навалится на машину и раздавит. Автомобиль трясет. Подбрасывает на ямах и колдобинах. Иногда в свете фар выскакивает белая разделительная полоса, но тут же исчезает. Лес обрывается, сменяясь заснеженным полем. И вновь возникает лес.

– Он много говорил. Про финских ведьм, ходивших на остров кланяться Калме. Про жертвы, что ей приносили. Про монастырь, который вроде как построили, но он сгорел. Трижды его строили, и трижды он сгорал. Про то, что остров стали называть проклятым. И что при Петре уже на нем стали скрываться беглые люди… На верфях несладко приходилось. Беглые сбивались в ватаги и ходили купцов грабить. Брали все, и товар, и людей, только, когда повязали разбойников, выяснилось, что нету при них ни грошика. Все Калме отдали…

Родион набирает скорость. И стрелка спидометра переваливает за отметку сто двадцать. Тряска исчезает. Машина летит по обледеневшей дороге.

Страшно.

– Их порубили на куски там же, на острове. А тела оставили. Для волков. С тех пор, значит, волки там и обитают… а заодно и терем поставили для боярина Скуфьина, который разбойничков-то и побил. Поставили. Прожил боярин год, да и пропал вместе со всей дворней. И верфи на соседнем островке обезлюдели… потом уже и с маяком история приключилась. Я ведь говорил. Помнишь?

– Помню. Вы на дорогу смотрите.

– Страшно? Не бойся. Я хорошо с машиной управляюсь. А вот с Викушей – не очень. Но она живая. С живыми всегда сложнее.

В этот миг лицо Родиона становится странным, закостеневшим, с совершенно безумными глазами.

Он ли стрелял в Далматова? У него «ТТ».

– Гражданская. Советско-финляндская. Великая Отечественная. Но в зазоре – экспедиция. Изучение культурного наследия финно-угорских племен. Кажется, так. Или нет? Ты у него спроси.

– Спрошу, будьте уверены.

Родион не услышал.

– Копали, значит. И раскопали. Древнее захоронение. Кости там. Вещи. Украшения… Он фото показывал. Черно-белое. Но видно, что красиво. Узоры там всякие… завитушки. Колокольчики. Еще была такая штука, которую на груди носят. И серьги. И кольца. Много чего. Я серп запомнил. Все темное, от старости, а он белый совсем. Гладкий. Острый даже на вид. Калма серпом срезала человеческие жизни. И знаешь, я почти поверил, что такое возможно…