Читать книгу "Вот это поцелуй! - Филипп Джиан"

Я постарался сосредоточиться на этих снимках и документах, но очень скоро вынужден был признать, что у меня не получается: перед глазами постоянно маячила физиономия Вольфа. Я тер глаза, пил кофе, чашку за чашкой, яростно щипал себя за щеку, но все напрасно: эта рожа не исчезала! Вольф, Вольф, Вольф – опять и опять Вольф!

Ну и что с этим делать?

Мэри-Джо склонилась над пишущей машинкой. Она печатала и одновременно говорила по телефону, зажав его между щекой и плечом. Я знаю, кому-то может показаться, что это невозможно. Я сказал ей, что отлучусь ненадолго, и умчался прежде, чем она успела все бросить, чтобы увязаться за мной.

Я вышел на улицу; день бурлил вовсю, было светло, как раз настал сезон распродаж, и люди носились туда-сюда, мертвенно-бледные от усталости. Солнце стояло еще высоко. Я задался вопросом, не зайти ли мне в аптеку. Или в церковь. В это время года, в этой части света, именно в этот конкретный момент я мог еще очень долго ждать наступления ночи. Я принялся ходить по улице взад-вперед. Сущее мучение – шляться туда-обратно по одному и тому же пятачку. Я то и дело судорожно сжимал руки, прилагая все усилия, чтобы не дать слабину. Несколько раз останавливался перед дверью бара, но опрометью устремлялся прочь, стиснув на груди руки, как умалишенный. Курил сигарету за сигаретой, пытаясь думать о другом, но меня преследовала лишь одна жуткая картина: Вольф, Вольф, Вольф и снова Вольф!

Надо было на что-то решиться. Такого же мнения придерживалась и сидевшая за стойкой бара женщина слегка под хмельком, в безупречно сшитом костюме, для которой, как она громко заявила, рассуждения о времени ничего не значат, потому что жизненные неприятности чаще всего случаются днем. Я мысленно присоединился к этим словам и поприветствовал ее легким кивком головы, чего она явно ждала.

Выйдя из бара, я уединился в телефонной будке и позвонил своему младшему брату:

– Слава богу! Ты дома!

– Послушай, я не один.

– Ничего, ничего. Знаешь, мне очень приятно тебя слышать, дружище.

– Мне тоже приятно тебя слышать.

– Ну ладно, я тебе все объясню в двух словах. У Крис есть любовник.

– Ну и что?

– Как это – ну и что?

– По-твоему, это ненормально?

– Конечно нормально. Совершенно нормально. Только объясни, почему мне это так неприятно… Ведь такого вроде бы быть не должно? Ведь это же совершенно нормально! Помоги мне кое в чем разобраться.

– А как поживает толстуха?

– Не называй ее толстухой.

– Я стараюсь помочь тебе кое в чем разобраться.

Что можно знать о жизни в тридцать лет? Какие наставления можно позволить себе давать другим? Разве видел он этот плотный поток, который бурлил вокруг меня, этот океан загадочных лиц, проносившихся мимо? К каким целям они устремлялись? В каких неведомых направлениях? Я сам, в свои почти сорок, ничего толком не мог объяснить. Я ничего не понимал. Я даже не понимал, почему совершенно нормальный и естественный факт, что у Крис роман с другим мужчиной, мог настолько взволновать меня. Это не имело смысла! Полнейший абсурд! И говорить об этом с Марком, да еще надеяться получить от него какие-то объяснения, было с моей стороны тоже полным абсурдом. Ох уж этот легкомысленный дурачок!

Надо признать: Вольф Петерсен обладал определенной харизмой. Он говорил без микрофона, и его голос заполнял амфитеатр, теплый, проникновенный голос, хотя его и портили проскальзывавшие металлические нотки, если мне будет позволена сия робкая оговорка. Его красивые руки, сильные и очень мужские, поросшие рыжевато-золотистыми волосами, так крепко вцепились в стол, будто он собирался разломать его на щепки и спички. За его очками в оправе из красной полупрозрачной пластмассы, решительно антиинтеллектуальными, поблескивали темные глаза, светившиеся умом насмешника и шутника, самоуверенностью и горячностью партийного активиста, – но эти глаза можно было легко себе представить влажными и вдобавок чарующими.

Крис держалась позади него, в компании преподавателей и представителей общественных организаций, желавших сразиться с несправедливостью, с могильщиками третьего мира, сторонниками ядерного оружия, учеными из фармацевтических лабораторий, убийцами из агропромышленного комплекса, охотниками на китов, банками, пенсионными фондами, СПИДом, МВФ, ВТО и всем прочим. Зал был полон. Несмотря на великолепную погоду, несмотря на заливавший землю солнечный свет, потоком струившийся по газонам и словно напевавший одуряюще сладкую песнь, амфитеатр был набит битком.

Я переводил взгляд с Крис на Вольфа и обратно, пока он напоминал о 4079 пулях, выпущенных силами правопорядка в Квебеке по участникам манифестации против расширения Зоны свободной торговли. Я пытался представить их вместе, Крис и Вольфа. В ее квартире, где я на протяжении многих вечеров занимался своим любимым видом спорта – перетаскивал мебель туда-сюда. Я пытался представить их в постели, при открытом окне, через которое в комнату проникает теплый ночной воздух и ветерок играет с тюлевой занавеской цвета охры, словно невидимый тихий котенок.

Со вчерашнего дня, когда на одном из сайтов в Интернете появилось сообщение, что Пол Бреннен заказал свою дочь, все нервничали: нервничали Бреннены, нервничала полиция, нервничали журналисты, нервничали студенты, нервничали активисты общественных движений. Что до меня, то у меня были особые причины для раздражения. Вольф завершил свою нуднейшую речь и уселся рядом с Крис, которая так и таяла от восторга; на лице у нее застыло туповатое выражение обожания, и я мог бы поклясться, без всякого злословия, что между ног все у нее было мокрое и ярко-красного цвета.

Вот до чего я дошел в своих размышлениях! А Мэри-Джо, в восторге от того, что мы здесь из-за теснотищи прижаты друг к другу, как сардины в банке, воспользовалась этим, чтобы обнять меня за талию.

Я находил, что ситуация сложилась дикая, почти невыносимая. Я понимал, что дело принимало весьма прискорбный оборот. Я сам себя достал мыслями о том, что Крис день ото дня все больше слетала с тормозов.

Мои размышления были прерваны, когда на эстраде возник какой-то шум.

«Abuse of power comes as no surprise».[1]Эта надпись украшала майку женщины, размахивавшей над головой плакатом с портретом Дженнифер Бреннен и гневным голосом выкрикивавшей филиппики в адрес полиции, которая покрывает убийц.

– Что она несет? – спросил я у Мэри-Джо, нахмурив брови.

В эту минуту к ораторше подошли двое, подхватили ее и попросили сойти с трибуны. Должен признать, довольно грубо, что вызвало свист и громкую брань со стороны публики; у запасного выхода даже возникла небольшая потасовка, но девушка и двое бугаев очень быстро исчезли из виду.

Немного позднее я лежал на травке в тени деревьев, подложив руки под голову. Мне вдруг почудилось, что я вновь стал студентом, опять нахожусь на заре жизни и могу выбирать себе любое будущее. Мэри-Джо отправилась за пиццей. Я ждал ее, пока последние слушатели покидали амфитеатр; люди уходили маленькими группками, некоторые, правда, еще ошивались неподалеку. Я делал над собой усилие, чтобы больше ни о чем не думать.