Читать книгу "Звезда Cтриндберга - Ян Валентин"

На первой полосе крупно воспроизведена темная фотография. Из-за большого увеличения видны клеточки пикселей, но неровная надпись мелом на стене пещеры читается совершенно четко. Для ясности надпись продублирована обычным текстом:

FRÁ RAGNARÖKUM

Sal veit ek standa solu fjarri Náströndu á

norör horta dyrr

Falla eitrdropar inn of ljóra

Se er undinn salr orma hryggium

Skulup ar vaö punga srauma

Menn meinsvara morövargar

Далее следовал перевод с древнеисландского:

РАГНАРОК[5]

Известен мне чертог на мертвом берегу,

Дверьми на север обращен; не достигают

Туда лучи живительного солнца.

Сочится желчью черный потолок, а стены

Не сложены из тесаного камня,

А сплетены из ядовитых змей,

В чертоге том презренные убийцы

Осуждены искать неверный брод

В потоке ядовитом и бурливом[6].

Рубрика на шестой странице:

ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В АД

На седьмой:

NIFLHEIMR – ЦАРСТВО ХЕЛЬ[7]

На восьмой:

ЯЗЫЧЕСКОЕ ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ?

На девятой:

NÁSTRÖNDU – ЧЕРТОГ УБИЙЦ

И так далее.

ФАЛУН

Жизнь несчастного закончилась на мертвом берегу. Удар в переносицу нанесен с невероятной точностью и силой. Три пальца на правой руке отрезаны.

На северной стене грота убийца нарисовал вход в Нифльхеймр – подземное царство древнескандинавской богини смерти Хель.

Перед полицией стоит задача: решить, не имеем ли мы дело с ритуальным убийством?

Читайте эксклюзивное интервью с дайвером Эриком Халлом, 38 лет, – страшные подробности ритуала асаитов[8].

Тут уже было не до мелочей – надо врубаться, пока не поздно. Вторая вечерняя газета уже на следующее утро выпустила приложение на тридцати шести страницах.

РИТУАЛЬНОЕ УБИЙСТВО В ШАХТЕ

Кровавая религия – ритуалы и жертвы асаитов

Конечно, они не располагали, как конкуренты, эксклюзивным интервью с дайвером. У них не было и новых фактов, зато они придумали новый и неожиданный ход. Гвоздем программы журналисты сделали инвентаризацию языческих общин по всей стране, а заодно и порассуждали об их возможных связях с правыми экстремистами и неонацистами.

В то же утро ТВ-4 занималось исключительно асаитами, а государственное телевидение включило в утреннюю программу беседу с двумя тетушками из «New Age»[9]. Те вежливо пояснили, что асаиты приносят в жертву исключительно фрукты и цветы, иногда хлеб, и что асаитами называть их неправильно, правильнее было бы «старообрядцы». Потом объявился профессор-криминолог и призвал зрителей не делать поспешных выводов. Он многозначительно напомнил, что большинство убийств происходит среди знакомых и родственников. Потом был прогноз погоды.

В редакции «Далакурирен» настроение было хуже некуда. Так хорошо начиналось, а теперь их оттеснили куда-то даже не на второй, а на двадцать второй план. Асаитское убийство? А слово-то такое вообще существует – асаитское? И кто и когда видел хоть одного поклонника асов в Фалуне? Или, скажем, в Грюксбу или Бенгтсхедене?

Стокгольмский практикант вместе с другими репортерами оборвал все телефоны в полиции – нет ли каких новостей в следствии? А полицейские ругались на чем свет стоит по поводу этой идиотской публикации – дурацкие стихи, Нифльхеймр, Настранд… сплошная хренотень.

На следующее утро гостелевидение решило для разнообразия внести в дискуссию немного научного скепсиса. Им удалось выковырять Эрика Халла с дачи под Фалуном и самолетом доставить его в Стокгольм.

Рядом с Халлом на диване, между двумя ярко-красными подушками, сидел какой-то потертый тип университетского вида, Дон… как его там? Тительман? Практикант перемотал запись на своем компьютере, чтобы удостовериться. Точно, Дон Тительман, профессор кафедры истории в Лундском университете.

Эрик Халл опять описал свое странное погружение в затопленную шахту. Практикант с пятого на десятое промотал немыслимо длинные рассуждения историка – что-то там об увлечении нацистов древнескандинавской мифологией, потом об обществе Туле[10], затем в его рассуждениях возник какой-то Карл Мария Вилигут…

Скучища смертная.

Практикант выключил компьютер и, ничего хорошего не ожидая, пошел на утреннюю планерку.

4. Бубе

Единственным человеком на земле, кого Дон Тительман любил безоговорочно и безгранично, была его бабушка, jiddische Bube[11]. Она первая приняла его всерьез. Он и сейчас помнил, как гордился, что именно его, и никого другого, она выбрала в наперсники. Было ему тогда восемь лет.

Бабушкин деревянный дом, где он обычно проводил лето, пах нафталином, непроветренным гардеробом и гниющими водорослями. Родители обычно подбрасывали его бабушке в Бостад уже в начале июня и без большой охоты забирали к началу занятий.

Дом разваливался. Краска на фасаде облупилась, а сад медленно покрывался гниющими яблоками и сливами. Их никто не собирал – Дон ленился, а у бабушки болели ноги.

В последние годы она даже не могла подняться по лестнице, и второй этаж был в полном его распоряжении. Несмотря на годами не вытираемую пыль и забитые окна, спать там было лучше, чем внизу, – по ночам бабушка не находила себе места.

Его спальня была рядом с лестницей. Каждый вечер начинался один и тот же ритуал – скрип рассохшихся полов, потом горестный вздох. Вздох означал, что Бубе села на вельветовый диван и растирает шрамы и рубцы на сморщенных икрах. Потом опять скрип паркета, опять вздох… и, убаюканный этим бесконечным ритмом, он засыпал.