Читать книгу "Игры без чести - Ада Самарка"

Как-то раз Аня подкараулила момент, когда вокруг никого не было, и попросила Славу, чтобы он подошел к разлапистой елке под балконом: надо обсудить что-то важное.

Эта сторона корпуса была какой-то почти зловещей, между елей росла пара голых кустов, редкая трава, какие-то мелкие весенние цветочки, дальше шел заборчик, и за ним круто вниз уходил склон, прямо к ручью. Аня стояла, торжественная и таинственная, почти помещаясь под балконом первого этажа. Рядом было несколько заброшенных лягушачьих могилок — идея создать филиал главного кладбища почему-то не прижилась. Сперва Славка решил, что встреча назначена по какому-то лягушачьему вопросу.

— Покажи, пожалуйста, письку, — сказала Аня, слега присев, внимательно глядя на него снизу вверх.

Славка постоял какое-то время молча, обдумывая предложение. На мгновение в нем даже вспыхнула восторженная мысль, что он сам был бы не прочь ей это предложить, просто как-то не догадывался. Но какие-то другие противоречивые чувства заставили наотрез отказаться. Он был самым старшим в этой компании — одиннадцать лет, а это накладывает определенные обязательства, Вадику и Ане почти по девять, к тому же была недавно принята очередная присяга на верность общим идеям и, соответственно, друг другу.

— Если показывать — то чтобы все.

— Я Аринкину сто раз уже видела… — недовольно хмыкнула Аня, суча ногами и зажимая подол короткого платьица между бедер.

Решив, что пока добавить больше нечего, Славка развернулся и быстро ушел. Аня, раскрасневшаяся, злая, начала было топтать лягушачьи могилки, но потом вспомнила что-то и побежала за корпус, к остальным.

8

Момент интимного просвещения Вадика прошел по-семейному торжественно: понимая важность и трогательность момента, Александр Яковлевич не мог оставить мать ребенка в стороне, они все вместе сидели за столом в гостиной, изучая изданную специально для этих целей французскую энциклопедию. Были ранние осенние сумерки, на улице уныло моросило, и этот первый чувственный отпечаток момента — приглушенный свет от ночника, теряющийся в желтоватой тьме потолок и успокаивающее сырое постукивание за окном — потом неоднократно тиражировался в Вадькиной взрослой жизни. Все прошло успешно и своевременно — интерес к половой теме только зарождался, но не был еще идентифицирован и выделен сознанием, и теперь, оформленный в грамотное и полное любви родительское покровительство, тихонько развивался дальше.

Вадик не замедлил поделиться новыми знаниями со Славкой и на протяжении нескольких лет безуспешно пытался разыскать среди родительских книг — ту, заветную. Славка настолько старательно маскировал свой интерес к данной теме, что почти уже сам верил, что этого интереса как такового у него нет. Периодически появлялись странные фантазии, в которых лягушки, а также мышки и птички подвергалась чудовищным экзекуциям, и потом их плавно заменяла вечно ерзающая Анька с тем странным местом, что пряталось под тканью короткого платьица. Интерес на самом деле был таким же медлительным и основательным, как сам Славка.

В танцевальном кружке сменился художественный руководитель, теперь делали упор на народные танцы, и Славка бы бросил все это, если бы, конечно, не девочки. Ужасно долго они учили какой-то молдавский танец, одним из элементов которого был хоровод, где, тесно обнявшись за плечи, они мелко семенили сначала в одну сторону, опустив головы, потом в другую — резко вскинув. Когда место каждого танцора еще не было закреплено в хороводе, периодически возникали заминки, вызванные обилием желающих обнимать высокого голубоглазого Славку и быть обнятой им. Сам он с тоской думал о том, как все-таки здорово — иметь дома маленькую сестричку. Сто раз она видела… подумать только! На море он тихонько высматривал мам с младенцами женского пола, пытался подкрасться поближе, заглядывал в коляски, но все они, как назло, несмотря на пляж и жару, были прикрыты и задрапированы.

Во время безуспешных поисков заветной энциклопедии Вадик неожиданно нашел другое, не менее ценное сокровище. Скучные грязно-малиновые тома собраний сочинений оказались не такими бесполезными, как думалось раньше. Оставив надежду найти сокровенный фолиант, Вадик стал перебирать все книги подряд, вынюхивая хоть намек на искомые детали. Кое-что было у Бальзака, но эти книги стояли высоко, нужно было соблюдать тщательную конспирацию, и часто лазать туда было рискованно. Клад обнаружился в седьмом томе собрания сочинений Эмиля Золя. Первый роман в книге — «Страница любви» — говорил сам за себя, Вадик прятал том под подушкой и читал так быстро, так судорожно и взахлеб, что ничего толком не разобрал. Второй роман был, судя по названию, про собаку — «Нана», но из-за уважения к автору был также прочитан.

Книга произвела неизгладимое впечатление. С одноклассниками у Вадика отношения по-прежнему не складывались, на переменах он стоял где-нибудь у окна с книжкой из «библиотеки приключений» и, невнимательно читая, рисовал между строк удивительные картины половой жизни героев. Наличие ее, этой огромной, потайной, другой жизни восхищало его. Ею жили не только полуголые девицы с картин Боттичелли и других художников, оказывается — хотя в это было трудно поверить, — к пороку были причастны и современные строители коммунизма и даже, вообще фантастика, даже толстые, в свитках и шароварах, украинцы — персонажи хрестоматийных книг на уроках литературы.

На Новый, 1987 год родители, взволнованные Вадиковой школьной нелюдимостью, устроили большой праздник и пригласили в гости, помимо Славика (жившего у них до этого почти две недели), ребят из танцевального кружка. После положенных игрищ родители с облегчением ретировались на кухню, а дети собрались на полу в уголке гостиной, где на раскладном диванчике спал Вадик (из-за болезни бабушке навсегда отдали его комнату) и, затаив дыхание, слушали самый любимый момент в книжке: «…левый глаз, изъеденный гноем, совсем провалился, правый был полуоткрыт и зиял, как черная отвратительная дыра. Из носу вытекал гной. Одна щека покрылась красной коркой, доходившей до самых губ и растянувшей их в отвратительную гримасу смеха. А над этой страшной саркастической маской смерти по-прежнему сияли прекрасные рыжие волосы, как солнце, окружая ее золотым ореолом. Венера разлагалась…» На журнальном столике, окруженная маленькими красными свечками, кружилась сама собой удивительная елочка из желтого металла с тонкими колокольчиками — подарок Зои Михайловны.

Александру Яковлевичу бывшие студенты привезли еще две кассеты — рыжие с зелеными квадратиками, фирмы TDK. Для Вадика фирма-изготовитель, все знаки и символы на обложке имели такое же колоссальное значение, как и внутреннее, магнитами зашифрованное музыкальное содержание. Первая кассета, подписанная красной ручкой, называлась «Old Hits», там были «Прокл Харм», Рэй Чарльз, Элвис Пресли. Причем после подвижной рок-н-рольной композиции обязательно шло что-то медленное. Вторую кассету Вадик слушал во внеурочное время, когда, кроме бабушки, никого не было дома, нарушая строгий отцовский запрет. Эта странная электронная музыка французского композитора с красивым именем Жан-Мишель Жар запускала механизм вращения его фантазии, освещая какие-то потрясающие, не виданные ранее картины. Более того, такая же точно музыка уже крутилась где-то у него в душе, и, сливаясь посредством волшебного «Шарпа», они звучали в унисон, эти два голоса, подхватывая его и позволяя наблюдать с высоты птичьего полета бескрайние просторы собственного воображения. Вадик пытался рисовать то, что ему виделось, но образы сменялись так быстро, что рисунки получались какими-то схематичными. Удивительным было и то, что с каждым новым прослушиванием образы, проецируемые на внутреннюю часть лица и даже слегка выпирающие за пределы головы (как ему казалось) голубоватым ореолом, не менялись, сохраняя свою неповторимость лишь в определенных деталях, как бывает при театральных постановках одного спектакля на разных сценах.