Читать книгу "Окаянная сила - Далия Трускиновская"

Никита Сергеич шарахнулся от Безобразова, замахал на него длинными спущенными рукавами — мол, опомнись, при ком непотребные речи развел! Голицын же, не раскрывая глаз, проворчал нечто, чего не можно было уразуметь.

— Ты что на меня машешь? Ты что мне рот затыкаешь? — вовсе позабыв о приличиях, воскликнул Безобразов. — Я до государя дойду!

— До которого? Ежели до государя Ивана, то ступай, скатертью дороженька! А то у нас еще государыня Софья есть — ждет тебя не дождется!

Голицын счел нужным проснуться.

— Слушать вас обоих скучно, — сказал он. — От баб своих, что ли, этих дуростей понабрались? Ведь доподлинно известно, когда Петр был зачат. Наутро после той ноченьки ученый чернец Симеонка Полоцкий ни свет ни заря к государю Алексею Михалычу пожаловал с воплями — мол, звезда невиданная явилась и славного сына предвещает! А государь в мудрости своей и день зачатия, и обещанный день рождения записал и к дому Полоцкого караул приставил. Государю-то, чай, виднее было, кто с царицей ту ночь ночевал!

Бояре растерянно переглянулись.

— А жаль… — едва ли не хором проворчали оба и, покосившись на Голицына, добавили для бережения:

— Спаси, Господи!

— И нечего такими отчаянными словами добрых людей смущать, — с тем Борис Алексеевич опять откинулся, приладился поудобнее и закрыл глаза.

И не понять — точно ли нимало не обижен тем, что не поехал с государем в Измайлово? Если посмотреть с иной стороны — когда выезжали, князь Голицын на ногах-то не держался, убрел отсыпаться в какой-то чуланчик. И по сю пору не проснулся толком…

Бояре заговорили о делах, совершенно Аленке непонятных, — о зерне прошлого да позапрошлого урожаев да о ценах на пеньку. Ясно ей стало, что тут она ничего о прибытии государя не услышит.

Не шелохнув занавеской, исчезла Аленка из столовой палаты — и лицом к лицу столкнулась с Пелагейкой.

— Не бойся, девка, — Пелагейка улыбнулась ей. — Уж я-то не скажу.

— Ой ли? — Аленка всё же отстранилась от нее.

— А что мне с тебя проку? Нешто у государыни время есть еще и о тебе, свет, беспокоиться? Я ей про дела важные доношу.

Пелагейка сообщила это без всякого стыда, а даже с достоинством.

Государыней в Светлице звали и впредь звать собирались Наталью Кирилловну, а Дунюшку — как когда, хотя именно она и была настоящей царицей, царевой женой, а Наталья Кирилловна — вдовствующей.

— А когда государыня к нам опять будет? — спросила Аленка, сообразив, что уж эта проныра должна такое знать.

— А вот сегодня и обещалась. Да ты не бойся, свет! Ты мне, Аленушка, сразу приглянулась — не охальница, не бесстыдница, девка богомольная. Я-то в Светлице на всякое насмотрелась. А на тебя глянешь — сердечко радуется. Через годик-другой, коли государыне угодишь, быть тебе в тридцатницах.

— Куда мне в тридцатницы… — Аленка даже руками развела. — Это же честь такая, а я еще неумеха рядом с теткой Катериной, теткой Авдотьей да теткой Дарьей. И поучиться у них тоже сейчас не могу…

Знаменитые золотные мастерицы, Катя Соймонова, Дуня Душецкая и Даша Юрова еще в сочных годах были, однако Аленка их за глаза тетками, а в глаза матушками звала. Тридцатницы! Видно, еще с царицы Авдотьи Лукьяновны, благоверной супруги государя Михаила Федоровича, повелось — в Светлице есть тридцать мастериц наилучших, царицыных любимиц. Одна уходит по старости или по болезни, а то и по семейному делу, — другую тридцатницей государыня нарекает, так что всегда их в Верху — ровно три десятка, и длится это, надо полагать, не менее семидесяти годков…

Сейчас, правда, тридцатницы в Верху и остались, на правительницу Софью работают. В черном теле держит Софья младшего братца, денег жалеет, порой Натальи Кирилловны двор только тем и жив, что тайно переправит патриарх Иоаким или пришлют от Троицы-Сергия. Братца Ивана холит и лелеет, потому что и он — из Милославских, а братца Петра унижает, не холить же нарышкинское отродье…

— Твоя правда, светик, — согласилась Пелагейка. — Ну да ничего, мы люди простые, подождем. А только знаешь, что мне странно показалось?

— А что, Пелагеюшка?

— А то, что государыня тебе муженька никак не подыщет. Сколько лет-то тебе?

— На Алену равноапостольную восемнадцать исполнилось, — призналась Аленка.

— Да, теперь не то, как раньше бывало. Раньше ты и горя бы не ведала! Думаешь, с чего девки бесятся? Всегда у них свахой сама государыня-то была, а теперь никому до горемычных и дела нет! — Пелагейка скривила лицо и так-то горестно вздохнула. — Раньше, светик, мастерицам житье было! Как увидит государыня царица, что девица в возраст взошла — сама жениха присмотрит. Сколько свадеб так-то сыграли! И женихи были все ведомые — сенные истопники, вон, всегда у государей на виду. Они и хоромы топят и метут, и у дверей для отворяния стоят, и жалование им — семь рублей! И люди они честные, а на Москве живут и царскую службу справляют по полугоду, а остальное время — в вотчинах своих. То были женихи! А теперь-то живем не во дворце, а в колымаге, прости господи… Со всем скарбишком по подмосковным шастаем, Верх только зимой и видим… Разве до сватовства теперь государыне? Вот девки и шалят… А коли повезет, и знаменщик присватается. Знаешь, девка, сколько знаменщик получает? Пятнадцать рублей!

— Пятнадцать рублей… — зачарованно повторила Аленка. Это были немалые деньги.

— Ты бы в тридцатницы вышла, да муженька бы тебе работящего сыскали, да домишко бы вы себе на Кисловке купили, среди своих же, верховых, поселились и детушек завели…

— Да я, Пелагеюшка, всё никак в обитель не отпрошусь, — призналась Аленка. — Боярыня Наталья Осиповна сперва обещалась, потом оставаться велела. А я в Моисеевской обители сговорилась было, меня там и старицы знают, и матушка игуменья помнит, я у нее на виду была…

— В обитель? В Моисеевскую? Побойся бога, девка! Куда тебе в черницы? — Пелагейка даже замахала на Аленку короткими ручками. — Это ежели бы ты какая хромая или кривая уродилась, или вовсе бестолковая — тогда и шла бы мирские грехи замаливать. А ты же красавица! Чего это тебя в обитель-то потянуло? Чай, старухи с пути сбили? Сами-то нагулялись, а тебя, дурочку молоденькую, раньше срока с собой тянут! Знаю я Моисеевскую обитель! Из ихней богадельни еще святой Ларион бесов изгонял!

Аленка потупилась — и впрямь, было давным-давно в той богаделенке нечто непотребное, старухи выкликать принялись. Много с ними принял хлопот и расстройства государь Алексей Михалыч, пока святитель бесов одолел…

— А что, девка, не потому ли ты к черницам-то собралась, что с молодцем какая неувязочка вышла? — шепнула в ухо карлица. — Скажи, свет, не стыдись! Уж в этом деле я тебе помогу.

— Да Господь с тобой, Пелагеюшка! — испугалась Аленка. — Ни с кем у меня неувязки не было!

— А и врешь же ты, девка… — Пелагейка тихо рассмеялась. — В твои-то годы — да без этаких мыслей? Ты скажи, я помогу! Думаешь, коли я — царицына карлица, так уж этих дел не разумею? Я, свет Аленушка, такие сильные слова знаю, что если их на воду наговорить и той водой молодца напоить, — с тобой лишь и будет.