Читать книгу "Полукровка. Эхо проклятия - Андрей Константинов"

«Он что, издевается надо мной?» — с тоской подумала Самсут. Однако директор на этот раз говорил совершенно искренне. Он знал, что главное — не дать противнику вставить ни слова и победить его потоком все нарастающих по убедительности аргументов.

— Знаю, все знаю, дорогая Самсут Матосовна, — перешел он далее на более интимный тон, — этот ваш конфликт с Ламминеном…

Тут Самсут невольно вздохнула и даже слегка передернула плечами. Да уж! Она всегда находила общий язык со своими подопечными, но этот высокий интересный десятиклассник почему-то невзлюбил ее с самого начала. Он демонстративно сидел на ее уроках отвернувшись, хотя и вежливо, но постоянно дерзил, и при всем при этом учился прекрасно, так что не подкопаться. Впрочем, возможно, ситуацию еще можно было бы исправить, но как-то раз Самсут, по-видимому, допустила одну ошибку, и дело зашло в тупик. Однажды этой зимой, войдя в класс, она увидела, что Ламминен вальяжно развалился на ее стуле и не встал при появлении в классе учительницы. Она подошла и остановилась с ним рядом. Парень делал вид, что просто ее не видит. Класс замер в ожидании. Самсут простояла с полминуты и не выдержала.

— И что же вы здесь делаете, Ламминен? — невинно, но язвительно поинтересовалась она.

— Грею вам место, — с любезностью гаера ответил тот.

— Знаете что, Ламминен, можете не трудиться: я женщина горячая, и это место у меня никогда не мерзнет, — не сморгнув, отрезала Самсут.

Мальчишка вспыхнул, ушел, но с этого момента стал выражать свою неприязнь к ней еще откровенней и еще изощренней. Закончилось всё это тем, что ко дню Восьмого марта на странице английского в классном журнале она нашла вложенную записку. Самсут даже сейчас брезгливо передернула плечами, вспомнив, как машинально развернула листок и прочла: «А вы, жиды, как ни трудитесь, все в англичан не превратитесь».

Какое убожество, но убожество мстительное, злое!

* * *

— …Да, он действительно не подарок, но ведь в его пользу говорят целых три факта, — продолжал между тем Би-Би и, заметив ее нервное движение плечами, подумал: «Наконец-то эта восточная красавица оживилась! Кажется, лед пробит. Теперь главное, лишить противника его оружия — молчания! Наступать, наступать!» И Борис Борисович полетел дальше: — Во-первых, он извинился и, на мой взгляд, сделал это абсолютно искренне. Во-вторых, вы знаете, сколько всего полезного для школы его отец привозит из каждой своей поездки в Финляндию?

— Разумеется, больше, чем я, которая школе ничего, кроме знаний, не дает.

— Я именно об этом, уважаемая Самсут Матосовна: вы — ценнейший кадр, и потому какие могут быть разговоры об уходе?

Самсут чуть-чуть повернула голову в сторону, умело показывая этим жестом свое полное равнодушие к словам директора, но все-таки, скорее из чистого любопытства, спросила:

— И какой же третий факт говорит в пользу Ламминена, Борис Борисович?

Тот немного смутился. Впрочем, победа, как ему показалось, уже была у него в кармане, и потому он простодушно ответил:

— То, что в этой записке были антисемитские, а не… так сказать… антиармянские выпады.

Самсут обернулась и посмотрела на директора в упор. Вишневые глаза ее стали почти черными.

— И вы считаете, что это вполне меняет дело?!

— Конечно, ведь вы же лично ни в чем не были оскорблены…

— Человек любой национальности должен быть оскорблен унижением другой. Если вам, директору школы, это непонятно… — Самсут решительно встала.

Идя сюда, она никоим образом не хотела даже упоминать об истинной причине своего ухода из этой престижной гимназии в самом центре города. Нет, она никогда не стеснялась своей бедности, да и стесняться этого было ей, в общем-то, не перед кем: ее немногие подруги принадлежали к тому же слою, что и она сама. А во все эти современные навороченные клубы она не ходила. Лишь бывшие коллеги покойной бабушки Маро, ставшие профессорами и академиками, которые иногда заглядывали по старой привычке в ее гостеприимный дом выпить чашечку кофейку «по-армянски» после прогулки по Островам, неумело прятали вздох сожаления, глядя на ее запущенную квартиру и на саму неухоженную «малышку» Самсут. Но теперь, когда директор так откровенно выказал всю свою человеческую и педагогическую бестактность, если не сказать хуже, Самсут разозлилась. Она, несмотря на южную кровь, относилась, скорее, к тому типу темперамента, который медленно запрягает, но быстро едет. В этом отчасти сказалась ее русскость. Зато уж остановить ее было гораздо трудней, чем русского. Вот и сейчас она подошла вплотную к столу, оперлась на его край руками, и только непомерная ширина директорского письмодрома спасла Бориса Борисовича от того, чтобы не упереться носом в ее высокую, обтянутую золотистой футболкой грудь.

— Я ухожу из вашего заведения, — голосом подчеркнула она последнее, явно неуместное для учреждения такого типа слово, — потому что в той школе, куда я уйду от вас вместе с Ваней, он сможет учиться бесплатно! Бесплатно и без этого вашего «всего полезного из Финляндии»! Причем учиться в окружении таких же сорванцов и сорвиголов, которыми и должны быть мальчишки его возраста!

— Что вы этим хотите сказать?

— Этим я хочу сказать, что мне тревожно за моего сына от того, что в этом заведении его окружают преимущественно мальчики и девочки мажоры. Которые в своем, исключительно сопливом еще, возрасте, тем не менее, уже имеют собственную прислугу! Которая стирает за ними их грязные носки!

— Боже мой! А грязные носки-то здесь при чем? — ахнул Борис Борисович.

— Не понимаете?

— Нет, я решительно вас не понимаю!

— А притом, что в этом возрасте каждый нормальный мальчишка должен самостоятельно стирать свои носки! А каждая девочка свои, пардон, трусы!

— Ну, знаете ли! — ошеломленно развел руками Би-Би. — Если вы по этой причине решили написать заявление, то это же просто… просто смешно. Я бы даже сказал, абсурдно.

После этих слов директора, глядя прямо в простодушно расширившиеся глаза Би-Би, Самсут неожиданно рассмеялась. Рассмеялась так, как смеется человек, которому уже нечего терять.

— Я очень рада, что напоследок мне удалось вас рассмешить, — бросила она и затем серьезно добавила: — Завтра я зайду за документами, извольте распорядиться.

И после этих слов Самсут вышла, плотно закрыв за собой дверь в кабинет.

Пока она пересекала приемную, держа лицо перед ни в чем не повинной секретаршей, внутри у нее все клокотало. Однако, оказавшись в коридоре, всегда поражавшем при отсутствии учеников какой-то подозрительной и чреватой опасностью тишиной, Самсут подпрыгнула от удовольствия, неудачно попыталась сделать антраша и неожиданно почувствовала себя простой школьницей, прогуливающей уроки…

Глава третья

Хурма из Багдада

Дома, сидя на любимом диванчике, Самсут снова повернула голову в сторону окна, где увядала сирень, и вспомнила, как однажды в такое же время года когда-то давным-давно они с матерью уезжали на море, в Абхазию. «Уехать бы сейчас тоже куда-нибудь, подальше от города, на море, в лес, в горы, — с тоской думала Самсут, вдруг на миг явственно ощутившая ни с чем не сравнимый, прозрачный воздух над озером Рица. — Сколько я уже не бывала в горах?» Самое занятное, что возможность куда-либо уехать у нее была. И возможность, и, что самое главное, деньги. На несостоявшуюся поездку в Шотландию Самсут умудрилась скопить почти пятьсот долларов! «Ровно двадцать пять частных уроков английского по полтора часа», — автоматически подсчитала она. Вспомнив о заветном конвертике, Самсут полезла в верхний ящик комода, пересчитала деньги и убедилась, что сумма составляет даже чуть больше предполагаемых пятисот зеленых денег. «В самом деле, съездить, что ли, куда-нибудь?..» — в который раз за этот бесконечный день перескочили ее возвышенные мысли на обыденно-земное. А персидская сирень все так же одуряюще-пряно бушевала под окнами, как бушевала и десять, и двадцать, и даже тридцать лет назад.