Читать книгу "Честный акционер - Фридрих Незнанский"

— Удачно играл?

— Очень удачно. Сделал на них состояние. Отчасти и поэтому он так боготворил Храбровицкого. Небось считал его кем-то вроде… вроде своего «духовного отца». — Журналист вновь усмехнулся. — По крайней мере, чувствовал себя перед ним в долгу. После того как Храбровицкого арестовали, Берлин громко и весьма эмоционально заявил о своей готовности все отдать за его свободу. Да вы, наверное, и сами об этом помните.

— Помню. Он тогда дал несколько интервью…

— И, как выясняется, зря это сделал. Некоторые СМИ тогда восприняли это как предложение сделки. Когда сделка с властями не состоялась, Берлин стал неосторожно заявлять о мести руководству следственной бригады. По его мнению, это руководство незаконно и необоснованно взяло под стражу гениального бизнесмена Храбровицкого, вместо того чтобы по-тихому договориться с ним и перекачать в бюджет страны пару-тройку миллиардов.

Комаров отпил кофе и дернул уголком рта.

— Уже не чувствуется, — недовольно сказал он, вновь достал свою бутылочку и добавил в кофе еще немного коньяку. Попробовал получившуюся смесь и довольно почмокал губами. — Вот теперь в самый раз, — удовлетворенно сказал он, пряча бутылочку обратно в карман.

— Еще бы, — усмехнулся Турецкий. — Ведь там уже чистый коньяк. От кофе, наверное, даже запаха не осталось.

Комаров улыбнулся, сделал из чашки большой глоток и блаженно сощурил глазки. Пока он наслаждался коньяком, Турецкий достал из пачки сигарету и закурил.

— Если вы готовы продолжать, то я готов слушать, — сказал он журналисту.

Тот кивнул, поставил чашку на стол, раскрыл рот, но вдруг снова его захлопнул, тупо посмотрел на Турецкого и затем грубо произнес, вне всякой связи с предыдущим рассказом:

— Олигархи, Алексн-др Бр-рисыч, это не мозг нации, а говно нации! — И назидательно поднял палец.

Турецкий удивленно на него посмотрел, затем усмехнулся и заметил:

— Это спорный вопрос. Так что там насчет заявления Берлина?

— Какого заявления?.. А, этого. Ну что тут еще скажешь? — Комаров нахмурил лоб, явно пытаясь сосредоточиться. — Это неосторожное заявление, — продолжил он, тщательно следя за своими словами, — сыграло с Берлиным злую шутку. Слишком многие восприняли его всерьез. Как только у следственных властей появилась ниточка, ведущая от убийцы-мотоциклиста в штаб олигарха Берлина, ему тут же было предъявлено обвинение в убийстве руководителей следственной бригады. Не разобравшись с деталями дела, следователи посчитали Берлина заказчиком этого убийства. И… и…

Комаров запнулся. Взгляд его уткнулся в чашку с кофе. Он взял чашку и залпом допил кофе. Затем достал из кармана бутылочку и, уже совершенно не стесняясь, вылил остатки коньяка себе в рот. Вытер рот рукавом пиджака и икнул. Затем растянул рот в улыбке и неожиданно весело произнес:

— В одном из интервью он заявил, что страна, где держат в тюрьме Храбровицкого, не имеет будущего. Так же как и те, кто его там держит. — Улыбка журналиста стала еще шире. — Не знаю, как насчет первого пророчества, а второе уже сбылось. А как вы считаете, Александр Борисович?

И журналист уставился на пустую чашку странным взглядом, словно с его маленьких, юрких глаз сбили прицел. Его мокрый рот продолжал улыбаться, причем улыбка эта никак не была связана с выражением глаз. И тут Турецкий догадался.

— Ну-ка посмотрите мне в глаза, — приказал Александр Борисович.

Журналист нехотя оторвал взгляд от чашки и посмотрел на Турецкого.

— О господи, Комаров! — негромко воскликнул тот. — Да вы пьяны!

Журналист кивнул и признал:

— В шоколад! Хотя… — Он как-то неопределенно махнул рукой и объяснил: — Просто разморило на жаре.

— Не может быть, чтобы вы напились с пары глотков коньяка. Ну-ка что там у вас? — Турецкий сунул руку в карман пиджака Комарова и извлек оттуда две пустые бутылочки. Нахмурился и недовольно спросил: — Когда это вы успели?

Комаров поднял брови, громко икнул и назидательно произнес:

— Вы опоздали на пятнадцать минут, Александр Брисыч. Должен же я был чем-то занять это время.

Откуда ни возьмись взялась еще одна бутылочка. На этот раз полная. Комаров посмотрел сквозь нее на «важняка» и сказал:

— Послушайте, Турецкий… а давайте напьемся, а? Вот прямо сейчас закажем бутылку виски и раздавим на двоих… Без всякой закуски…

— Я на работе, — сказал Турецкий.

Журналист махнул на «важняка» коньяком.

— Да плюньте вы на нее. Кому от нее польза, от вашей работы?

Александр Борисович затушил окурок в пепельнице и криво ухмыльнулся.

— Н-да, Комаров. Вижу, вы и впрямь надрались вдрабадан. Какого черта вы это сделали?

— Я? — Журналист медленно и печально покачал головой. — Если бы… Я был бы только рад. Понимаете… — Он мучительно поморщился. — Россия совсем отупела. И сдается мне, что я самый умный человек в этой стране.

— И главное, самый трезвый, — иронично добавил Турецкий. — Ладно. Вижу, больше мне от вас ничего не добиться.

— Ну почему же… Я… — И Комаров снова икнул, запоздалым жестом прикрыв рот ладонью.

— Протрезвеете — позвоните, — сказал ему Турецкий, вставая из-за стола. Он легонько хлопнул пьяного журналиста по плечу и добавил: — Всего хорошего!

— И вам… не болеть, — ответствовал журналист и, тут же потеряв интерес к Турецкому, зубами сорвал пробку с коньячной бутылочки.

7

Отец погибшего киллера, Павел Петрович Кизиков, был угрюм, черноволос и кудряв, как цыган. Он сидел перед Турецким на облупленной скамейке сквера, сложив ладони на набалдашнике палки, сам прямой, как палка. Сидел и сверлил «важняка» тяжелым взглядом черных, как ночь, глаз.

— Значит, закрываете дело? — не столько спросил, сколько констатировал Павел Петрович густым басом.

— С какой это стати? — удивился Турецкий.

— Ну как же. Убийцу вы уже нашли… Его и не нужно было искать. Заказчика… или как там он у вас называется… тоже схватили. Чего ж тянуть-то?

— Напрасно вы так, Павел Петрович. Я не закрою дело, прежде чем не разберусь со всеми деталями этого… происшествия.

— Происшествия, значит? — Павел Петрович усмехнулся по-цыгански: недобро и угрюмо. — Вот, значит, как вы его называете?

— Неважно, как мы его называем, — спокойно сказал Турецкий. — Важно найти истинного виновника. Пока у нас нет никаких зацепок, кроме…

— Кроме изуродованного трупа, который остался от моего сына, — докончил за него Кизиков. — Чего уж там церемониться, называйте вещи своими именами. — Он хрипло вздохнул и стиснул пальцы на набалдашнике. — Не по злому умыслу Генка на это решился, товарищ следователь. Видит Бог — не по злому. Обижен он был на жизнь. И обижен сильно. За Чечню, за ноги мои оторванные, за то, что образования толкового получить не смог. Вот, думаю, через эту обиду все и случилось.