Читать книгу "Она была такая хорошая - Филип Рот"

Он знал, что ехать не следует, но Берта уже сидела в машине. Да, это зрелище пришлось ему не по душе. «Не стоит чересчур долго держать их в воде, Майра». — «Ну, папочка, поезжай, развейся», — сказала она, и он, наконец, спустился к машине, а там его спросили, как это он умудряется тратить пять минут на то, чтобы сказать «спокойной ночи».

Ну вот, все вышло именно так, как он и предполагал: когда Уайти добрался до дому, ему тоже пришлось не по душе то, что он увидел. Первым делом он заявил Майре, что она могла хотя бы опустить шторы, чтобы не показывать людям, какая она великомученица. Окаменев от растерянности, она не двинулась с места, тогда он сам бросился к окну и начисто оторвал штору от карниза. Она нарочно набрала всех этих учеников (семь лет назад — забыл он добавить), чтобы поскорей превратиться в ведьму и — все это размахивая шторой — заставить его бегать за другими женщинами, чтобы теперь хныкать не только из-за своих бедных пальчиков. Она для того и стала учительницей, чтобы не ехать с ним во Флориду и не дать ему начать новую жизнь. И все потому, что она ни капли его не уважает!

Майра пыталась повторить ему то же, что сказала отцу, — по ее мнению, нет никакой связи между ее ногами и музыкой, — но он и слушать ничего не хотел. Нет, она предпочитает сидеть здесь со своими бедными пальчиками и с утра до вечера слушать от каждого встречного-поперечного, что ее муж дрянной, никудышный сукин сын, только потому, что он в кои-то веки хватил лишнего.

Бывают такие слова, которые мужчина не вправе говорить женщине, даже той, кого ненавидит, — а ведь Уайти любил, обожал, боготворил Майру, — и все эти слова ей пришлось выслушать в тот вечер. А потом, будто содранной шторы, сломанного карниза и незаслуженных оскорблений было мало для одного раза, он схватил ванночку, до краев наполненную теплой водой с эпсомской солью, и непонятно почему опрокинул на ковер.

О том, что происходило дальше, Уиллард узнал от своего приятеля-масона, который той ночью дежурил в патрульной машине. Полицейские изо всех сил старались, чтобы со стороны все выглядело по-дружески и никак не походило на арест: они подъехали без сирены, остановились подальше от уличного фонаря и терпеливо стояли в прихожей, пока Уайти возился с застежками куртки. Затем они свели его с крыльца и дальше по тропинке к патрульной машине так, что соседям, глядевшим в окна, могло показаться, будто три человека вышли пройтись перед сном, только двое из них прихватили пистолеты и патронташи. Поначалу полицейские даже не держали Уайти, а лишь с шутками и прибаутками подталкивали к машине, как вдруг он рванулся что есть мочи. В первый момент никто, глядя на них со стороны, и не догадался бы, что он делает. Он согнулся пополам, так что на секунду показалось, будто он ест снег: потом он рывком выпрямился и, раскачиваясь, словно под ветром, швырнул ком снега в сторону дома.

Снежная пыль упала ей на голову, и на лицо, и на плечи. И хотя ей было только пятнадцать, а из-за вздернутого носика и прямых светлых волос ей можно было дать не больше каких-нибудь десяти, — она даже не вздрогнула. Она стояла, как вышла — одним шлепанцем на земле, другим на ступеньке, придерживая пальцем заложенную страницу в учебнике, словно собиралась вернуться к занятиям, прерванным затем, чтобы позвонить на дежурный пост. «Камень! — крикнул Уайти. — Настоящий камень!» И попытался рвануться к ней. Тут приятель Уилларда, до оцепенения потрясенный этой сценой, хотя куда больше его изумила Люси, чем Уайти, как рассказывал он потом, на таких-то он насмотрелся, — вспомнил о своих обязанностях. «Нельсон, это же ваша дочь!» После чего пьяница, то ли вспомнив, что он действительно отец, то ли в надежде забыть об этом проклятом обстоятельстве, увернулся от полицейских и сделал то, к чему, очевидно, стремился с самого начала — грохнулся лицом в снег.

Утром Уиллард первым делом велел Люси сесть и сделал ей выговор.

— Я знаю, милая, вчера тебе пришлось нелегко. Я знаю, за всю твою молодую жизнь тебе пришлось пережить много такого, о чем лучше никогда и не знать. Но, Люси, я хочу, чтобы ты поняла кое-что раз и навсегда. Я хочу спросить, почему, — Люси, посмотри на меня, — почему прошлой ночью ты не позвонила мне к Эрвинам?

Она тряхнула головой.

— Ты ведь знала, что мы там, правда?

Она опустила глаза и кивнула.

— И номер телефона наверняка есть в книжке. Ну, разве это не так, Люси?

— Я не подумала об этом.

— А о чем же ты думала, барышня? Смотри на меня!

— Я хотела остановить его.

— Но звонить в тюрьму, Люси…

— Мне было все равно куда, лишь бы его остановить!

— Но почему ты не позвонила мне? Я хочу, чтобы ты ответила на этот вопрос.

— Потому.

— Почему потому?

— Потому что ты не смог бы…

— Я что?

— Ну, — сказала она, пятясь, — ты не…

— А теперь вернись, сядь на место и слушай меня. Во-первых, — да, да, садись, — не знаю, известно это тебе или нет, но я не бог. Я — только я, это во-первых.

— Тебе и не надо быть богом.

— Не огрызайся, ясно? Ты всего лишь школьница и, вполне возможно, заметь — вполне возможно, — еще многого не знаешь о жизни. Ты, наверное, думаешь, будто ты уже все знаешь, но я, видишь ли, думаю иначе, а ведь я как-никак твой дедушка, и ты живешь в моем доме.

— Я не просилась жить здесь.

— А тем не менее живешь! Поэтому веди себя поспокойней! Ты никогда не должна звонить в тюрьму. Мы обойдемся без них, ясно?

— В полицию, — прошептала она.

— Или в полицию. Ясно или нет?

Она не ответила.

— В этом доме живут цивилизованные люди, которым не пристало делать некоторые вещи. И в первую очередь такие, как выкинула ты. Мы не подонки, ты должна это помнить. Мы способны ладить друг с другом и управляться со своими делами без посторонней помощи, и не нужно, чтобы полиция делала это за нас. Я, между прочим, помощник городского почтмейстера, барышня, на случай, если ты об этом забыла. Я, между прочим, занимаю приличное положение в обществе, а значит, и ты тоже.

— А как же отец? Он-то что «занимает», если это вообще что-нибудь означает?

— Я сейчас говорю не о нем! Я доберусь и до него, можешь не сомневаться, и, кстати, без твоей помощи. Сейчас речь о тебе и о том, чего ты можешь не знать в свои пятнадцать лет. В моем доме, Люси, мы придерживаемся других методов. Мы сначала говорим с человеком, стараемся наставить его на путь истинный.

— А если он не слушает?

— Мы и тогда не отправляем его в тюрьму. Это тебе ясно?

— Нет!

— Люси, не я выходил за него замуж. Не я живу с ним в одной комнате.

— Ну и что?

— А то, что я говорю тебе — есть множество вещей, великое множество вещей, о которых ты не имеешь ни малейшего понятия.

— Я знаю, это твой дом. Я знаю, ты пустил его в дом, и чтобы он ни устраивал ей, что бы он ей ни говорил…