Читать книгу "Театральные записки - Пётр Андреевич Каратыгин"

моего в Театральное училище.

Я поступил сначала в танцевальный класс балетмейстера Дидло; но до того как этот верховный жрец хореографического искусства обратит свое внимание на неофита, ему следовало пройти элементарную подготовку под ферулой[9] одного из старших воспитанников. Не изгладились из моей памяти и теперь еще эти зимние утренники. Разбудят нас, бывало, спозаранку, часов в шесть, и изволь натощак отправляться в холодную танцевальную залу расправлять со сна свои косточки: становишься у длинных деревянных шестов, приделанных к четырем стенам, и, держась за них, откалываешь свои обычные батманы, ронджамбы[10] и прочие балетные хитрости. На конце огромной залы мелькает сальная свечка; взглянешь в окно – тьма кромешная: кое-где на улице виднеется тусклый фонарь, а в зале раздается мерный стук палки репетитора и в такт ей отвечают два или три десятка ног будущих фигурантов… Бывало, клонит в сон, и, держась за палку, задремлешь, как петух на насесте, но неусыпный репетитор взбодрит тебя толчком под бок, и послушная нога начнет опять, как ветряная мельница, отмахивать свою обычную работу.

Но вот наступило утро. В 11 часов под воротами вдруг раздался какой-то дребезжащий стук экипажа. «Месье Дидло! Дидло приехал!» – закричало всё народонаселение Театрального училища. Сам олимпийский громовержец не мог бы нагнать большего страха на слабых смертных своим появлением!.. Дверь с шумом растворяется, и, в шляпе на затылке, в шинели, спущенной с плеч, входит грозный балетмейстер.

При одном взгляде на него у учеников и учениц душа уходила в пятки и дрожь пробегала по всему телу. Все вытягивались в струнку, кланялись ему, и старший класс отправлялся за ним в учебную залу. Я со страхом смотрел в щелку из дверей. Вдруг раздался крик: «Новенькие! ступайте к господину Дидло!» Нас было человек пять, которых следовало представить ему на смотр. Мы со страхом и трепетом подошли, поклонились ему и стали в шеренгу. Дошла очередь и до меня: ему назвали мою фамилию. Отец и мать мои были, конечно, ему известны, и он милостиво потрепал меня по щеке, перещупал бока, коленки, осмотрел ноги, плечи и нашел, что я хорошо сложен для танцора.

Грозному балетмейстеру подали его длинную палку, тяжеловесный жезл его деспотизма; мы, новички, стали к сторонке, и Дидло начал свой обычный класс. Тут я увидел воочию, как он был легок на ногу и как тяжел на руку. В ком больше находил он способностей, на того больше обращал внимания и щедрее наделял колотушками. Синяки часто служили знаками отличия будущих танцоров. Малейшая неловкость или непонятливость сопровождалась тычком, пинком или пощечиной.

В числе любимых учеников Дидло в то время были Гольц, Строганов, Артемьев и маленький Шелехов; с ними вместе учился и сын его, Карл Дидло, который готовился тогда к дебюту. Бедному Карлуше также не было ни потачки, ни снисхождения; он подвергался одинаковой участи со всеми. Неукротимый отец, как новый Брут, в минуту гнева готов был бросить в руки ликторов свое единственное детище![11] Сына, разумеется, он любил и желал сделать из него отличного танцора, чего и достиг со временем. Карл Дидло дебютировал с большим успехом и года три или четыре занимал первое амплуа в балете, но впоследствии слабость здоровья не позволила ему продолжать избранную карьеру, и он поступил куда-то переводчиком, в гражданскую службу.

Первый танцевальный класс, который довелось мне видеть, нагнал на меня панический страх и открывал мне незавидную перспективу.

В ту пору когда я поступил в школу, внутреннее ее устройство было крайне тесно и неудобно. Домовая наша церковь во имя Св. Троицы помещалась в 3-м этаже, выходила на Офицерскую улицу, и воспитанники отправлялись туда обыкновенно через весь третий этаж, где жили воспитанницы, проходили через их дортуары, и потом надобно было пройти холодную стеклянную галерею. Лазарету было отведено место в 4-м этаже, в низких, темных комнатах, разделенных на две половины: одну занимали воспитанницы, другую – воспитанники; дверь была заперта на ключ и отпиралась только при визитации доктора[12].

Здесь не липшим считаю заметить, что смертельные случаи в нашем училище были чрезвычайно редки; их случилось всего три или четыре в продолжение девятилетнего моего пребывания в школе. Разумеется, этого обстоятельства нельзя отнести ни к особенной заботливости начальства о нашем здравии, ни к искусству тогдашних эскулапов. Это, конечно, была лишь счастливая случайность. Покойника обыкновенно выносили в нашу церковь, и тут всегда находились охотники читать псалтырь по усопшем товарище. Двое или трое, а иногда и более, поочередно читали у гроба и днем, и ночью.

Театральное начальство давно уже хлопотало о капитальной переделке школы, но за недостатком денежных средств исполнение этого благого намерения отлагалось на неопределенное время. Наконец, в 1822 году граф Милорадович исходатайствовал у императора Александра Павловича значительную сумму на этот предмет, и в начале мая мы все были перемещены в маскарадные залы Большого театра. Воспитанники заняли одну половину, воспитанницы – другую.

Месяца четыре продолжалась переделка нашей школы. Тогда я уже дебютировал и играл довольно часто. Участвующим в тогдашних спектаклях было очень удобно: костюмы приносили нам в спальню и мы, одевшись, отправлялись прямо на сцену. В сентябре перестройку школы окончили, и воспитанники переселились туда. Мы не узнали прежнего своего пепелища: везде было чисто, просторно, удобно. Церковь возобновлена была даже с некоторою роскошью: потолок был устроен сводом и поднят аршина на полтора; иконостас, местные образа и вся церковная утварь – новые. Лазарет перемещен и устроен приличным образом. Постоянный театр, которого до того времени у нас никогда не было, помещался в особом флигеле. Спальни, кухни, комнаты для прислуги – всё это было переиначено к лучшему. Сообщение с церковью было устроено так, чтобы нам не нужно было ходить через женскую половину. Одним словом, реставрация нашей запущенной школы оказалась вполне удовлетворительной.

В 1816 году я помню знаменитый (как тогда называли) карусель, который был дан в Павловске по случаю приезда в Петербург принца Оранского, нареченного жениха великой княжны Анны Павловны[13].

Императрица Мария Федоровна, августейшая хозяйка Павловска, была главной распорядительницей итого великолепного праздника. Балетмейстеры, Дидло и Огюст, сочинили разнохарактерные танцы и пляски и устраивали группы.

Драматическая, оперная, балетная труппы, хористы, воспитанники и воспитанницы были отправлены в Павловск. Тогда, разумеется, железных дорог нигде еще не было, и мы целым караваном отправились туда в казенных каретах, линейках и фургонах. По приезде в Павловск школу поместили в театре: там мы обедали, ужинали и ночевали. На сцене разместились воспитанницы, а воспитанники легли вповалку в зрительной зале – кто в