Читать книгу "Секретари. Региональные сети в СССР от Сталина до Брежнева - Олег Витальевич Хлевнюк"

снятия в 1937 году Западным обкомом руководил И. П. Румянцев (в партии с 1905 года), Уральским (Свердловским) обкомом — И. Д. Кабаков (в партии с 1914 года), Сибирским (Западно-Сибирским) краем — Р. И. Эйхе (в партии с 1905 года), Бурят-Монгольским обкомом — М. Н. Ербанов (в партии с 1917 года). Первый секретарь Чувашского обкома, член партии с 1917 года С. П. Петров находился на должности в 1926–1937 годах. С 1930 по 1937 год Северо-Кавказский (Азово-Черноморский) край возглавлял Б. П. Шеболдаев (член партии с 1914 года). К началу чистки в 1937 году был достаточно стабильным состав корпуса секретарей республиканских компартий. Ряд республиканских секретарей входил в число «долгожителей». C 1928 года занимал свой пост первый секретарь ЦК компартии Украины С. В. Косиор, с 1929 года — А. И. Икрамов (Узбекистан), с 1930 года — Я. А. Попок (Туркменистан), с 1931 года — Л. П. Берия (Грузия)[74].

Важно также подчеркнуть, что перемещения руководителей регионов в первой половине 1930‐х годов осуществлялись, как правило, не репрессивными методами, а путем передвижек внутри номенклатурной системы кадров. Так, снятый с должности первого секретаря Казахского крайкома партии в 1933 году Ф. И. Голощекин, один из виновников страшного голода в Казахстане, был назначен на высокий пост в СНК СССР. Первый секретарь Сталинградского крайкома В. В. Птуха, которым были недовольны в Москве, был перемещен на менее престижную, но все же высокую должность второго секретаря Дальневосточного крайкома ВКП(б). Первого секретаря ЦК Компартии Таджикистана Г. И. Бройдо в 1934 году перевели на должность заместителя наркома просвещения РСФСР и т. д.

Таким образом, секретарский корпус в первой половине 1930‐х годов в значительной степени состоял из тех, кто вступил в партию до революции, в годы революции или Гражданской войны. Это был относительно стабильный контингент, защищенный номенклатурными привилегиями. Помимо подчинения формальной иерархии, он опирался на развитые неформальные связи, патрон-клиентские отношения и круговую поруку («семейственность»)[75]. Первые секретари региональных партийных комитетов являлись, с одной стороны, формальными и неформальными лидерами в местных руководящих сетях, а с другой — сами входили в неформальные сообщества, группировавшиеся вокруг отдельных высших лидеров, членов Политбюро. Такая система облегчала лоббирование региональных интересов и усиливала административные возможности секретарей[76]. Наличие подобных признаков, характерных не только для региональных руководителей, но и для партийно-государственной номенклатуры в целом, очевидно. Вопрос, однако, заключается в том, как трактовать подобные факты. Вернее, можно ли говорить о том, что местные руководители, представлявшие один из важных отрядов номенклатуры и игравшие к середине 1930‐х годов важную политическую роль, были способны хотя бы в какой-то степени диктовать свои условия Сталину, уже достигшему с их же помощью единоличной власти.

В случае положительного ответа на такой вопрос не только общие, но и конкретные причины кадровой революции второй половины 1930‐х годов приобретают четкие черты. Секретари представляли непосредственную угрозу власти Сталина и поэтому были уничтожены. Некоторые материалы, обосновывающие подобную точку зрения, были обнародованы в период хрущевской оттепели. Продвигая тезис о сопротивлении партии сталинскому произволу, советская пропаганда ссылалась на ряд фактов, не подтвержденных документами. В известном докладе на ХХ съезде партии Н. С. Хрущев утверждал, что сталинским репрессиям противодействовал один из самых влиятельных региональных руководителей П. П. Постышев[77]. Широкую известность приобрел апокриф о попытках группы старых большевиков заменить Сталина С. М. Кировым на посту генерального секретаря на XVII съезде партии в 1934 году. С этим связывалось убийство Кирова как лидера, потенциально противостоящего Сталину[78].

Новый импульс предположениям о значительной политической силе партийных секретарей придали работы западных «ревизионистов», занимавшихся проблемами террора. Они утверждали, что центр слабо контролировал региональных руководителей, обладавших значительными возможностями для продвижения своих политических интересов[79]. Несмотря на маргинализацию этой линии «ревизионизма» под напором открывшихся архивных источников, она сохраняет некоторые позиции, о чем нами уже было сказано во введении. В соответствующих работах говорится о конфликте между центром и регионами как активном противостоянии двух равнозначных сил, о слабости Сталина, вынужденного менять свои решения по кардинальным вопросам под давлением региональных секретарей. Приверженцы таких версий не исследуют феномен кадровой чистки, однако фактически подводят читателя к очевидному выводу: репрессии против номенклатуры были логичным результатом борьбы Сталина с чиновниками, которые в противном случае могли одержать верх и разрушить саму централизованную систему власти.

Вместе с тем обращение к документам лишает основания подобные гипотетические схемы. Приверженцами версии слабого Сталина до сих пор не представлено ни одного реального факта, прямо или косвенно подтверждающего их правоту. Непонятно, как неформальные связи и круговая порука конвертировались в политическое влияние секретарей. Патрон-клиентские отношения на региональном уровне в некоторой мере препятствовали проверкам центра и смягчали возможные санкции против местных чиновников, в связи с чем развитые горизонтальные связи логично рассматривать скорее как следствие агрессивности центра, чем его слабости. Реальный политический ресурс могли бы иметь вертикальные контакты между региональными секретарями и членами высшего советского руководства. Такие устойчивые связи действительно потенциально ограничивали единоличную диктатуру в пользу коллективного руководства. Однако и в этом случае партийные секретари не выступали самостоятельной силой, а лишь следовали за своими патронами из Политбюро.

Для вынесения обоснованных суждений о балансе сил в системе центр — регионы первой половины 1930‐х годов необходимы не общие указания на наличие развитого клиентелизма и злоупотреблений властью местных чиновников (что очевидно), а изучение практик реализации властных полномочий, контроля и принятия ключевых решений. Но именно такие исследования опровергают теорию слабого центра и сильных регионов. Длительные поиски в архивах не выявили реальных принципиальных решений, навязанных Сталину партийными секретарями. Точно так же нет свидетельств о серьезном блокировании ключевых инициатив центра на региональном уровне. Общие установки сталинского курса не подвергались сомнению и принимались к исполнению. Немаловажным свидетельством этого была, в конце концов, легкость и быстрота, с которой Сталин уничтожал самих партийно-государственных функционеров, совершенно не способных защитить даже самих себя.

Важно подчеркнуть, что в руках Москвы тогда находились все рычаги многоканального, дублирующего контроля. Многочисленные партийно-государственные структуры (госбезопасность, прокуратура, партийный и советский контроль, центральные хозяйственные ведомства), конкурируя друг с другом, снабжали центр разнообразной информацией, стремясь продемонстрировать свою эффективность и бдительность[80]. Само состояние региональных руководящих сетей не было столь прочным и монолитным, как иногда кажется на основании материалов о разоблачительных примерах «семейственности» и клиентелизма. Обычным явлением были многочисленные