Читать книгу "Что необходимо знать о Михаиле Булгакове - Дмитрий Евгеньевич Галковский"

не роман, а маленькая повесть, к тому же ставшая известной советскому читателю на двадцать лет позже (в конце 80-х).

Успех «Собачьего сердца», наступивший после конгениальной экранизации, вывел эту вещь с нуля в десяток самых популярных литературных произведений. Это произошло за год-два, но место «Собачьего сердца» до сих пор прочное. Вероятно это навсегда. Что не может не радовать. (Свернуть )

Тем не менее, принятая публикой трактовка булгаковской притчи верна, но поверхностна. Это понимание произведения французского писателя бухарестскими обывателями. В эпоху социального перелома начала 90-х всем показалось, что дело в конфликте между культурой и бескультурьем. Десятки миллионов советских людей стали себя отождествлять с профессором Преображенским и Борменталем, а бытовое хамство, которое их окружало и угнетало всю жизнь — с Шариковым и Швондером.

Такой посыл в «Собачьем сердце», как это ни печально, есть. Печально, потому что человек из культурной страны не в состоянии понять, а в чём тут собственно дело, и что автору надо. После десятилетия социальных катастроф русских интеллигентов озарила светлая мысль: простые люди не очень хорошие, а господа не такие уж и плохие. Хотя бы потому, что письменная культура сначала усваивается высшими классами. Затем еще через десятилетия войн и социальных испытаний эта идея стала господствующей в массовом сознании. Прекрасно. А ПОЧЕМУ ЭТО НЕ БЫЛО ЯСНО С САМОГО НАЧАЛА?

Розанов писал:

«От Герцена пошел этот тон самодовольства, самонадеянности, самомнения и "всех победим", даже "завтра же". Но с миллионом в кармане и вне досягаемости для "III-го отделения" отчего же и не быть в самомнении. С миллионом и кроме того с 1000 способностей, если и не глубоких, то очень видных. За этот "гуж", однако, "по примеру" ухватились и студенты с 5-ю рублями в кармане, и нищие курсистки с одною готовностью "любить" и "все отдать" (без дурного намека), и вот им пришлось очень тяжело. Да и способностей таких нет, хотя, может быть, более глубока душа. Пришлось очень тяжко. Русская революция или, скорее, "русский протест" взял в Герцене неверную ноту, слишком высокую ноту — фистулой и поднявшись на цыпочки пальцев. Но уж нельзя в середине "спустить тон": получится какофония и невозможное. Так в Герцене собственно не зародилась, а погибла русская революция, с тех пор кричащая петушком и топчущаяся на одном месте, с его франтовским лозунгом: "Ни пяди назад!" "Мы, русские на меньшем не помиримся"».

При этом позиция Герцена была хрестоматийной. Это незаконнорожденный сын аристократа при деньгах, которому надо было мстить миру за своё социальное (а судя по истории семьи и генетическое) уродство. Понятно. Что было нужно бедным людям со средними способностями, которые боролись с «Сашками», «Кольками» и «Петьками» (именуемыми ими так миллионерами, министрами, царями и апостолами), они и сами не знали. Вероятно, это было проявление общего варварства, приводящее к мегаломании и подмене собственных интересов политической пропагандой и сентиментальными спекуляциями.

Вера Засулич выстрелила в живот генералу Трепову. Причина? Слухи о том, что тот за нарушение тюремного режима подверг порке некоего «студента Боголюбова». Никакого студента не было, а телесные наказания для заключённых того времени были благом (ибо вводили хоть в какие-то рамки произвол тюремной администрации). То, что называлось «студентом Боголюбовым» пошлёпали прутиком по попке (вместо того чтобы вышибить зубы прикладом, утопить в параше или выдать на расправу тюремным гомосексуалистам). Сам Трепов не имел об этом никакого понятия, потому что был не тюремным надзирателем, а петербургским градоначальником.

Решение о том жить Трепову или нет (Трепов, кстати, был отцом девятерых детей) созрело в мозгу вот такого существа (характеристика Льва Тихомирова):

«Она была по внешности чистокровная нигилистка, грязная, нечесаная, ходила вечно оборванкой, в истерзанных башмаках, а то и вовсе босиком. Но душа у неё была золотая, чистая и светлая, на редкость искренняя. Засулич обладала и хорошим умом, не то чтобы очень выдающимся, но здоровым, самостоятельным».

Что было бы, если золотую душу вымыли под душем Шарко, вычесали насекомых и дали бедное, но приличное платье без запаха? Вероятно, у неё бы отошло от ума, и она бы поняла что, будучи полькой, ненавидит русских и хочет их резать ножом. Всех — и треповых, и боголюбовых, — а там аллах разберет.

На ЭТОМ уровне с человеком стала бы возможна хоть какая-то работа. Ибо интерес есть, интерес понятный и интерес естественный. Например, можно было бы сказать, что проклятущим москалям надо мстить, учась в университете, и доказывая, что поляки умные. Или что москали не такие уж и плохие, ибо есть народы для поляков похуже. В общем, камень можно было бы обрабатывать.

Но невозможно рациональное общение с человеком, у которого в голове фантастическая картина мира. Это задача для психиатра — тот быстро поймёт, почему уродливая девка мужикам в пах из револьвера стреляет. И примет меры.

Нечесаную золотую душу, напомню, освободили из зала суда под аплодисменты, она на четвереньках убежала в Европы, а умерла так. Когда революция победила и наступило социальное счастье, Засулич сначала сожгла свою квартиру, а потом умерла от воспаления лёгких. Ну, извините: пожарники в 1919 году были уже расстреляны, а врачи сидели по тюрьмам как контрреволюционеры.

Если бы фильм с подобным сюжетом сняли в 1988 году, вероятно, это был бы блокбастер похлеще «Собачьего сердца». Видимо, режиссёр Владимир Бортко экранизировал повесть Булгакова именно с таким социальным посылом. Но фильм получился настолько удачным, что передает всю глубину авторского замысла. Булгаков писал о другом. Про «мыло душистое и полотенце пушистое», увы, тоже, но не это было главным.

XI

«Собачье сердце» написано достаточно небрежно. В начале и конце — гениальный монолог пса. Посередине, после того, как пес на время исчез, превратившись в человека, повествование ведется через дневник Борменталя, а затем становится деперсонифицированным описанием. Автора практически не видно, всё сводится к диалогу и ремаркам. Фактически средняя часть это пьеса, так что экранизация не только не убавила содержания повести, как это обычно бывает, но многое к нему добавила — опять же, как это обычно бывает с пьесами и тем более сценариями.

В начале рассказа ошпаренный Шарик злится на своих