Читать книгу "Мой лучший друг – убийца - Альбина Иоакимовна Избекова"

было — он ждал прямого вопроса об убийстве сестры…

Была выкурена не одна пачка сигарет, выпит не один чайник чая, давно наступила ночь. Мы спрашивали о его связях, знакомых, невесте, работе, о школьной жизни, о том, умеет ли он водить машину. Ларионов не знал ничего об обнаруженном трупе, машине, заключении экспертизы и был уверен, что это преступление никогда не раскроется. Мы, как гончие, вели его по следу, и примерно около четырех утра он начал все понимать.

Руки его затряслись, он не мог зажечь спички. Я щелкнул зажигалкой и спокойно сказал: «Может, надо сознаться… Лучше горькая правда, чем красивая ложь». Ларионов поднялся, отскочил в угол, глаза его в ужасе округлились, он, разом обмякнув, затрясся в рыданиях и сел на корточки. Иванов подал ему стул, а я — испитый остывший чай. И Ларионов рассказал все, как было.

До смерти матери жили они прекрасно. Мать — душевный и чистый человек была стержнем в их семейной жизни. После ее смерти отец сильно захандрил, очень грустил, и все чаще они с сестрой засиживались за чаем на кухне, а потом… Потом они стали вместе жить, как муж и жена. Вечером сестра как ни в чем не бывало шла спать в его комнату…

Все бы ничего, если бы не ее это отвратительное поведение. Но на его замечания сестра просто отмахивалась: «Не твое дело». В тот день 17 мая должна была прилететь его невеста из Черского. Но как вести ее, чистую, в этот порочный дом? И тогда он решил…

Он заранее договорился с машиной, припасся ножом, бензином, топором. 17 мая Анна, как обычно, пришла с работы домой, поужинала. Он еще не хотел претворять задуманное в жизнь и в последний раз попросил сестру уйти жить куда-либо, не поймет их его невеста.

Сестра отказалась и вышла из кухни, где они разговаривали. Он в два прыжка нагнал ее в коридорчике и несколько раз ударил ножом. Сестра рухнула на пол. Брат Петя ждал за дверью в коридоре. Вдвоем они быстро вынесли завернутый в одеяло труп и кинули на заднее сиденье машины. В страхе они неслись на бешеной скорости за город. Казалось, все знают, что он сделал… Очнулись далеко за городом в глухом лесу, пока машина не ткнулась в большой старый пень. Вытащили труп. Глаза сестры были открыты. Ему показалось, что она еще живая. В каком-то полусне он отрубил ей голову… Затем облил бензином. Огонь отчаянно вспыхнул… Голову он сунул в пакет и подвесил на каком-то дереве…

В городе он отвез брата домой, помыл машину и поехал в порт встречать невесту. Но ни радости от встречи, ни праздника в душе и доме не было».

Добрые светлые духи-иччи, так долго оберегавшие жизнь моей семьи, отвернулись от нас за мой тяжкий грех. Что было со мной, когда я отдавался прелюбодеянию со своей кровиночкой, ненаглядной Анчик? Помутнение разума? Нет, я сознательно шел на это, я любил ее, как любят только желанную единственную женщину, видя в ней Татыйас и только Татыйас. Татыйас ушла, бросила меня, оставив взамен Анчик.

Анчик, мой белый стерх, недолгое счастье мое… Когда милиционеры принесли обгоревший обрывок твоего розового платья, я все понял и долго плакал в тиши. Я воочию видел, как жаркий огонь обнимал твое священное тело, ты изгибалась, хотела встать, но за тебя решили божества, и ты в муках ушла к ним…

Лихая тетка-судьба быстро расправилась со мной за мою любовь-падение. Я потерял Анчик, сыновей, но я благодарен ей за все, что было у меня. Прощайте.

Час ночи

Не спалось. Вчера, как часто у него водится, он круто погулял в кабаке — обязательно с обильной выпивкой, бабами и дракой. Вся длинная ночь с дружками и подружками пролетела как одно мгновение — пьяные рожи, хохот случайных вульгарных девиц, отчаянные танцы с непристойными движениями, музыка, шум. Драку он помнит смутно. Кажется, сцепились Серый с Тормозом. Чего не поделили? Но это точно было не в кабаке, а на хате у Тоньки, их постоянной спутницы и собутыльницы. Он их разнимал, а дальше — пустота.

Проснулся он к полудню, выжатый, как лимон, в обнимку с какой-то жирной и голой теткой. Тьфу ты! И чего это спьяну его всегда тянет к некрасивым толстым бабам? Нет чтобы приглядеть какую-нибудь молодую телку с ногами от ушей, ту же Тоньку, к примеру, которую оттрахал, кажется, весь Якутск. Ну и что с того? С нее не убудет.

Он выполз из-под объятий толстухи, нашарил в ногах плавки, натянул и поднялся с дивана. У-у, да тут они не одни: в углу комнаты на разложенном кресле сопели в две дырки Серый с Тонькой. В смежной комнатушке на тахте он обнаружил Тормоза с какой-то маленькой пигалицей. Кто она, он не знал. Школьница что-ли? Больно мала.

На кухонном столе гора бутылок, окурков, остатков еды. В чайнике на плите ни грамма воды. С жадностью, с какой припадает жаждущий в пустыне к роднику, он прилип к крану с холодной водой. Полегчало. Нашел сигареты, затянулся. Нет, надо линять. Скоро дружки продерут глазки, и оргия продолжится. Это как пить дать. А дома мать одна. Опять, наверно, не спала. Недолго думая, он оделся и бесшумно вышел из квартиры.

Он вовсе не был никогда примерным сыном, и вовсе не долг перед матерью вытянул его из теплой постели в холодное нутро зимнего дня. Он мог гулять, как и его дружки, и день, и два, и неделю, и угрызений совести как не бывало, но сегодня душа просила не обыкновенной пьянки-гулянки, а чего-то другого. Чего? Он и сам не знал, но чего-то настоящего — может, любви настоящей, такой, чтобы теплела душа, а, может, дела настоящего, мужского, с риском и азартом, чтобы отдаться ему целиком и выйти победителем. Однако что это за такое должно быть дело он себе и не представлял.

Он никогда не отчитывался перед матерью о своих похождениях, проблемах. Роднящие беседы по душам давно канули в вечность. Кажется, только в начальных классах школы он, добрый, ласковый и послушный, был по-настоящему привязан к родителям. Хороший, чистенький мальчик с распахнутыми глазами-васильками… Куда он сегодня делся? Почему эта доброта не выросла вместе с ним, и с годами он, единственный в семье ребенок, становился все жестче и жестче, замыкаясь в себе и добровольно отстраняясь от родительской опеки?

На этот вопрос сегодня он, почти тридцатилетний, не мог