Читать книгу "Майне либе Лизхен - Марина Порошина"

Так ничего и не решив, Елизавета Владимировна, сама того не ожидая, согласилась приехать в Свердловск – просто чтобы переменить обстановку, собраться с мыслями, ведь она даже в отпуск никогда не ездила, а Свердловск, где она не была, пожалуй, с конца семидесятых, все-таки был ее родиной, там похоронены родители. Нет, она не собиралась так круто менять свою жизнь, к тому же прекрасно понимала, что если она согласится, то вскоре станет всем обузой и все будут ждать, когда семидесятилетняя старушка отправится в мир иной, окончательно освободив наконец жилплощадь. Валюша все просчитала: кроме нее, у Вороновой родственников нет, а сама уезжать в Москву она не хотела… короче говоря, хорошая квартира в старом доме на Остоженке пропала бы за просто так. Потом оказалось, что Валюша беременна, и Елизавете Владимировне, подавленной своей ненужностью, перспектива возиться с малышом показалась настоящим подарком судьбы. Марик ей тоже понравился: милый интеллигентный молодой человек из хорошей семьи, ученый, как говорили, подающий большие надежды.

Но точку в ее колебаниях поставил… дом. Когда она увидела этот дом на улице Бажова, в котором Валюша намеревалась сделать себе квартиру, расселив две коммуналки, то поняла бесповоротно – это судьба, которой зачем-то понадобилось вернуть все на круги своя. И она покорилась судьбе.

Воспоминания Ба прервал звонок в дверь. На часах было минута в минуту восемнадцать тридцать, стало быть, это не кто иной, как Герман Иванович, пунктуально явившийся на традиционный вечерний чай.

Стол уже был накрыт: нарядная скатерть, красивый, белый с красными маками, сервиз, в вазочке на высокой ножке – малиновое варенье, в плетеной корзинке – печенье. Сахар большими кусками неправильной формы, как любил Герман Иванович. Ба не признавала чая в пакетиках, заваривала «настоящий чай», добавляя заготовленные с лета смородиновые и вишневые листочки. Впрочем, чаепитие было не главной, хотя и приятной составляющей этих вечерних встреч.

Четыре года назад Герман Иванович попал в ту же самую ситуацию, в которой когда-то оказалась сама Елизавета Владимировна: его отправили на пенсию, посчитав, что семидесятилетний профессор, доктор философских наук Мокроносов уже не вполне отвечает современным требованиям преподавания и не может более возглавлять кафедру философии, которой руководил сорок три года. Германа Ивановича эта новость ударила как обухом по голове, он всегда считал, что для истинного философа нет проблемы возраста, а его отставка – лишь плод вечных интриг сослуживцев и происки политических оппонентов.

Беда не приходит одна, в тот же год умерла его жена Натуся, с которой они жили долго и счастливо, до золотой свадьбы чуть-чуть не дотянули. Герман Иванович решил, что без полноценной работы и без Натуси жизнь не имеет никакого смысла, и приготовился расстаться с ней, как истинный философ, например Сенека. Хотя, конечно, хорошо бы все случилось как-то само собой, не столь кроваво. Ведь ему, как ни крути, все же до Сенеки далеко… От черных мыслей его спасла Ба. Она без всяких объяснений поняла, что творится на душе у соседа, и, не рассуждая, бросилась на помощь. Для начала она заставила его пойти на прием к ректору и выступить на ученом совете. Герман Иванович, волнуясь, доказывал, что его увлечение теоретическим наследием марксизма не является препятствием для восприятия философской мысли в целом, причем восприятия объективного – особо подчеркнул он, заранее предупреждая возможные выпады оппонентов. И что недавнее обращение известного и влиятельного философа Жака Дерриды к марксизму оказало сильнейшее влияние на многих левых интеллектуалов на Западе, дав повод, ни много ни мало, для переосмысления сущности философии! Его слушали снисходительно и невнимательно, подсмеиваясь над неуемным пламенным марксистом, но, в конце концов, сжалились и позволили читать факультатив для студентов философского и социологического – по пять лекций в конце первого семестра. Это было все же лучше, чем ничего.

Потом Ба зашла с другого фланга.

– Голубчик, Герман Иванович, поверьте мне как врачу, – заявила она, – головной мозг – самый ленивый орган. Причем у тех, кто резко бросает интеллектуальную деятельность, он разрушается гораздо быстрее, чем у тех, кто умственным трудом никогда не злоупотреблял. Таким образом, вы определенно находитесь в группе риска, дорогой мой. Ведь десять лекций в декабре – это замечательно, но, согласитесь, маловато для философа такого уровня, как вы. Давайте будем напрягать мозг круглогодично – и проживем дольше в здравом уме.

Так и родилась на свет традиция вторничных и четверговых чаепитий. Сперва Ба готовила что посытнее, норовя ненавязчиво подкормить гостя перед интеллектуальным штурмом. Потом он научился вести хозяйство самостоятельно, и теперь они ограничивались печеньем и свежезаваренным чаем. За столом они, не торопясь, обсуждали события дня, если таковые случались. Если жизнь не давала повода для размышлений и анализа, они смотрели новости, обсуждали прочитанное Германом Ивановичем в газетах и услышанное Ба от Левушки или по радио. На худой конец, смотрели новости в девятнадцать ноль-ноль. Этими встречами оба дорожили и в несомненной пользе их были уверены. А сегодня и тема для обсуждения была – каждый год Герман Иванович переписывал заново свою любимую лекцию «Классическая марксистская теория в интерпретации современной философской мысли», для чего месяцами сидел в библиотеке, перелопачивая горы литературы и журналов по философии, выписывать которые ему давно уже было не по карману. Его нынешним открытием была развернувшаяся в специальной литературе дискуссия о марксистской трактовке социального насилия и его роли в историческом процессе.

– Поскольку вы уже слышали мою лекцию в черновом, так сказать, варианте, – торопливо прихлебывая чай, начал Герман Иванович, – то я вам озвучу только те тезисы, которые для вас станут открытием, дорогая Елизавета Владимировна. Во всяком случае, студенты меня сегодня слушали, как никогда. И все почти конспектировали, а это, поверьте мне, самый верный признак того, что им интересно.

– Я вся внимание, – заверила его Ба, устраиваясь поудобнее на диване.

Она по опыту прошлых лет знала, что сегодня игра пойдет в одни ворота, а ей не удастся вставить ни слова. Но ее радовало, что профессор оживлен и как будто помолодел. К тому же если ее сморит сон, то Герман Иванович этого не заметит, а минут через сорок она проснется и выразит свое одобрение. Тут главное – не всхрапнуть, а очки у нее затемненные, открыты глаза или закрыты – не видно.

– Итак, можно выделить две основные тенденции в интерпретации марксистской теории насилия, носящие прямо противоположный и взаимоисключающий характер, – волнуясь, начал Герман Иванович, украдкой подглядывая в лежащий перед ним конспект. – Первая тенденция – это изображение марксизма как учения, восхваляющего насилие в качестве главного движущего и созидающего фактора, определяющего ход истории. Насилие, согласно этому пониманию, предстает как неизбежно закономерное и исторически необходимое явление, имманентно присущее любой форме власти и социальному организму, независимо от каких-либо условий и обстоятельств. Насилие предстает при этом как самоцель революционного движения, как априори оправданное средство классовой борьбы и удержания власти, достижения определенных целей. Естественно, что в таком контексте марксизм выглядит как антигуманное и аморальное учение, несовместимое с демократическими ценностями и общечеловеческими нравственными нормами!