Читать книгу "За зашторенными окнами - Елена Николаевна Ронина"

надували. При этом каждый доктор может мотивированно объяснить то или иное свое решение – вот что страшно! И пациенты абсолютно беззащитны!

– У каждого доктора свой взгляд и свои методы, – попыталась как можно мягче донести свое мнение Катерина. – Я в данном случае с Юрием Петровичем не согласна. Да, вам 45 лет, и, скорее всего, вы рожать уже не собираетесь.

– Да, да, – закивала Журавлева.

– Но ничего лишнего у нас в организме нет. Многими женщинами такая операция переносится психологически тяжело. Никто не знает, как отреагируете вы. Да и потом, мужья иногда начинают нервничать, и обычно мы рекомендуем про такие операции не рассказывать. Опять дискомфорт. В общем, так: не волнуйся и приходи.

Незаметно для себя Катерина перешла на «ты». Она говорила «ты» всем своим пациенткам, неважно, моложе те были или намного старше. Почему? Так проще. И о диагнозе, если он плохой, легче сказать, и накричать на расклеившуюся пациентку, и подбодрить. Возникают отношения родственные, близкие, а это важно. Каждую боль пропускаешь через себя. Каждого человека. И невозможно иначе.

7

В медицину Катю Мельникову привел за руку Знаменский. Ее бог и царь. Человек, который ввел ее не только в профессию, но и во взрослую жизнь. Который сделал для нее больше, чем родители. За все, чем стала Катерина, она благодарна ему. Всем, что потеряла в этой жизни Катерина, она тоже обязана ему.

Он преподавал у нее на курсе. И сразу выделил пытливую девушку, которая была старше других и, в отличие от невнимательных однокашников, точно знала, чего хочет. Ловила каждое его слово, училась только на «отлично». Профессор видел, что не все науки даются студентке одинаково легко. Но он удивлялся амбициям, желанию быть первой, необыкновенной любознательности и организованности. Ну что ж, честь и хвала! Он не понимал ребят, которые учились спустя рукава, списывали на экзаменах. Или, вообще, в институтских кулуарах вели разговоры, что уже начали подыскивать себе тепленькое местечко в фармацевтических компаниях. Это после стольких-то лет сложнейшей учебы! Катя была не из таких. Знаменский поддержал девушку и после института взял ее в городскую больницу, где руководил отделением.

Практически сразу выпускница начала ему ассистировать на операциях. Ни выходных, ни проходных, ни личной жизни, ни общественной. Подготовка к операции, сама операция, обсуждения, наблюдение за больным. Суббота ли, воскресенье – к восьми бежишь в клинику. Как прошла у больной ночь? Перевязки, назначение капельниц. И ведение больных, и встреча с ее Дим Димычем.

Он стал ее первым мужчиной, первой и пока единственной любовью. Она ненавидела себя, зная, что у того семья, взрослые дети, чудесная жена, которая в годы студенчества кормила Катю пирожками с мясом, когда девушка приходила обсуждать домой к Знаменским дипломную работу. Но ничего поделать с собой не могла. Дим Димычу не было равных. Он был гением. Он был врачом старой школы. Не в том смысле, что работал по старинке. Как раз нет: с удовольствием учился всему новому, продвигал талантливую молодежь, с радостью принял эндоскопические методы, воевал с руководством за возможность покупки своей эндоскопической стойки. Еще Дим Димыч был просто хорошим доктором. Неважно, кто перед ним оказывался – нищенка или жена дипломата. Он всегда видел только больную. И для любой делал все возможное.

В него нельзя было не влюбиться. Любовь захватила Катю с головой. Она растворилась в своем учителе.

Как Знаменский относился к молодой ассистентке? Была ли она одной среди многих или его лебединой песней? Он и сам, наверное, не мог ответить на этот вопрос. Катя оказалась очень способной ученицей, выносливой женщиной, что тоже в профессии врача немаловажно. Не каждая женщина выдерживала. Постой-ка в операционной по шесть часов. А если на улице жара тридцатиградусная? Это сейчас есть кондиционеры, а раньше? А на тебе халат, маска, шапочка, латексные перчатки.

Катя выдерживала все. И потихоньку еще начинала направлять, вставляя вовремя нужные слова-рекомендации. Она видела больную, чувствовала, у нее работала интуиция.

– Не завести тебе семью, Катюш. Все свои силы отдаешь ты больным, – частенько сетовали нянечки из отделения.

– Успеется! – смеялась девушка. – Вот вылечу всех – и про себя, наконец, подумаю.

– Ну как же ты их всех вылечишь?! Бабы – они народ такой. То ребеночка рожает, то на аборт летит. И все-то у нее не слава богу.

– Вы, Анна Антоновна, в этом правы. От любви у нашего брата порой голову сносит, а нам разбираться. Ничего, прорвемся. И у меня кто-то роды принимать будет.

Эсмеральду тоже подарил Дим Димыч, видимо, окончательно выдав свой приговор Кате: вот она – хирургия, вот он – я. А дома у тебя всегда будет только кошка. Выбрала такой путь – что ж, ты этого хотела.

Он никогда не признавался в любви, только смотрел, сняв очки, беспомощно и доверчиво. Никогда и ничего не обещал. А Катя не спрашивала, не требовала, не ставила условий. Может, надо было? Только как? Она всегда чувствовала себя воровкой. И давала слово закончить всю эту их историю. А потом видела эти глаза без очков, которые тер Знаменский после операции. Уставший, немолодой и такой родной. И все данные себе очередной бессонной ночью обещания уходили куда-то. Никогда она его не бросит. Пусть лучше сам выгонит. А если нет, она просто будет рядом – значит, это ее крест. Такая выпала судьба.

А потом случился тот страшный инсульт. Он никогда и ни на что не жаловался, работал на износ. Без праздников, без отпусков. Не мог не быть врачом. Лечить – это было главным. Как художник не может не писать свои картины, так хирург не может не оперировать. И, как и у художника, у него должна быть Муза. Музой он выбрал Катю. Она не высказывала претензий, она всегда была рядом, она восхищалась им и не задавала вопросов. А может, и до нее у него кто-нибудь был? Может быть, она не первая вот такая Муза в жизни Дим Димыча? Может, у всех врачей так?

Геморрагический инсульт затрагивает мозг. Дим Димыч не просто в один миг превратился в неподвижное существо – он перестал кого бы то ни было узнавать. Звал только жену – и никогда Катю. Ее воспринимал как санитарку. Непослушным языком ругал за грязные полы в палате. Катя тяжело переносила такое отношение. Вера Петровна смотрела на нее с жалостью. Знала ли она, предполагала ли? Катя отводила глаза. Ей было стыдно: только теперь она поняла свое настоящее место в жизни учителя. Скорее всего, жена знала. Или догадывалась. А может, и нет – не имело значения. Он сейчас уходит. И уходит, держа за руку жену. Про