Читать книгу "Настоящий папа для хоккеиста - Арина Стен"

словно у меня было право решать за эту женщину и ее сына.

— Пацану есть, где жить? — махнул он головой в сторону мальчишки.

— Сейчас узнаем, — буркнул в ответ.

— Оставлю вас вдвоем.

Когда за другом закрылась дверь, тишина в палате стала оглушающей. Я молча стоял и смотрел на мальчика и его маму, не зная, как себя повести. Пока шел сюда, думал, что сказать, как начать разговор. Но стоило нам остаться одним, все нужные слова вылетели из головы.

Вид практически обездвиженной Иры ничего, кроме злобы, грозящей захлестнуть все мое существо, не вызывал. Хоккей, а затем и служба, научили меня сдерживать свои эмоции. Сначала думать, а потом действовать. Взвешивать каждое свое решение.

Это Макс у нас был человеком действия, порывистым, предпочитавшим не распылять драгоценные минуты на ненужные, по его мнению, раздумья. Я же старался поступать наоборот. Может, именно поэтому мы были такими хорошими друзьями и партнерами по бизнесу. Дополняли друг друга. Там, где я слишком долго думал, он брал быка за рога (как говорит Оксана), а там, где он через чур спешил, я его тормозил.

В случае же с Ирой вся моя хваленая выдержка вылетела в трубу. Черт его знает, почему я так остро отреагировал на эту ситуацию. Наверное, из-за того, что все было слишком похоже на то, что происходило со мной в детстве.

Да, мой отец никогда не поднимал руку на мать, предпочитая изливать злобу только на меня. Но, видимо, именно похожесть наших семей — наличие тирана-папаши, использовавшего своих родных в качестве груши для битья — была тем фактором, из-за которого я воспринял все так близко к сердцу.

Конечно, не стоит сбрасывать со счетов и то, что Ира с Никитой мне нравились. Пацан был чем-то напоминал меня в его возрасте, а Ира… Иру я желал, чего уж скрывать. Она казалась мне каким-то неземным существом. Загадочной феей, которую хотелось приручить. Макс вот считал свою жену волшебницей, мне же досталась фея.

Никогда бы не вмешался в семью, будь она нормальной, но в данном случае… Можно и попробовать. Вот только хрен его поймешь, как женщина отреагирует на мои попытки с ней сблизиться, когда придет в себя после всего случившегося. Да и надо ли ей это будет? И мне?

Все-таки излишним терпением я не отличался. Стоило мне принять решение, я, как правило, шел напролом. Но здесь было так нельзя. Отношения с женщиной, пережившей домашнее насилие, это ходьба по минному полю — никогда не знаешь, какой шаг может стать последним, как для меня, так и для нее.

Помня себя мелким, мог себе представить, что пройдет немало времени, когда она перестанет напрягаться, находясь рядом с мужчиной, и ожидать, что от любого неосторожного слова он выйдет из себя и вновь отправит ее на больничную койку. И вот чего во мне точно было маловато, так это чуткости и деликатности. Со Строгановой что ли поговорить? Попросить совета…

Пока я размышлял, Никита выпрямился, осторожно сжал руку матери, словно боялся ей еще больше навредить, повернувшись ко мне боком, тяжело вздохнул. Не представляя, как нормально начать разговор, решил не сюсюкаться с ним, а общаться, как с настоящим мужиком (кем он, по сути, уже и был, не каждый решится замахнуться на мужика, в два раза выше и сильнее его самого, который еще и являлся твоим отцом).

— Тебе есть, где ночевать?

В гробовой тишине мой голос прозвучал, словно удар грома. Никита вздрогнул и резко повернулся, чуть не свалившись со стула. Инстинктивно подобрался, ожидая чего-то плохого, но тут же расслабился, когда понял, что кроме нас троих никого больше в палате нет. Посмотрев на меня исподлобья, отрицательно мотнул головой, упрямо сжав губы.

— Я останусь с мамой.

— Тут ей ничего не угрожает, Стас проследит, — возразил, присаживаясь рядом с ним на корточки. На Иру старался не смотреть, потому что каждый брошенный в ее сторону взгляд, усиливал мое желание из-под земли достать этого сукиного сына и укокошить. — И ты слышал, что сказал доктор, ночевать с ней нельзя.

Парень пожал плечами, ничего не говоря. Он явно принял решение, и выдворить его из палаты без боя не удастся.

— Бабушки, дедушки, тети, дяди есть? — отвлек его внимание на себя, пытаясь выяснить, есть ли хоть кто-нибудь адекватный в его жизни.

При всем моем влечении к Ире, пока я не смогу с ней поговорить и выяснить реальные причины, по которым она продолжала оставаться с этим подонком, не смотря на то, что он вытворял, я не мог и ее причислить к категории адекватных. Она вполне могла оказаться такой же, как и моя мамаша — люблю, не могу, а на остальное насрать. Бьет, значит, любит, и прочая поебень.

Сердце подсказывало, что Ира не из тех женщин, кто будет терпеть подобное отношение, без веской на то причины. Но чужая душа — потемки, а я в детстве уже один раз обжегся (и сильно), когда думал, что если расскажу обо всем матери, то она мне поможет. В ответ лишь получил совет не размазывать сопли и терпеть.

До сих пор в ушах звучат ее слова о том, что, если отец считает нужным меня наказывать, значит, я это заслужил. Теперь я редко доверяю тому, что советует мне эта мышца. Поступаю с ней, как с женщиной — послушай и сделай наоборот.

Подавив очередной приступ злости, посмотрел на хмурого ребенка.

— Так, как?

— Никого у нас нет, — огрызнулся тот. — Поэтому я останусь здесь.

— Тогда переночуешь у меня, — решил я.

Снова отказываясь прислушиваться к голосу разума, твердившего мне, что это все — не мое дело; напомнившего, что скоро закроются магазины, а я так и не купил подарки крестникам; и предложившего махнуть на все рукой и оставить пацана на персонал больницы, и пусть они думают, где ему сегодня ночевать. Глядишь, разрешат остаться с матерью. Из жалости.

Но что-то внутри меня противилось этому. Не давало так поступить с мальчишкой. Даже всерьез размышлять над этим вариантом не стал. Вместо этого, выпрямился во весь рост, положил руку ему на плечо, крепко сжал (достаточно сильно, чтобы он поднял голову и посмотрел на меня, но недостаточно, чтобы причинить боль).

— Я дам тебе еще пару минут, подожду за дверью, а потом поедем ко мне. Надо выспаться.

По глазам видел, что Никита хочет возразить, но в какой-то момент в нем как будто что-то надломилось. Все упрямство выветрилось без следа, осталась лишь какая-то обреченность.

— Хорошо, — ответил он