Читать книгу "Кошмары Аиста Марабу - Ирвин Уэлш"

Дорогой мистер Снэп (Snap).

Благодарю вас за письмо, в котором вы показали себя полным невежей, неправильно написав мое имя. Имейте в виду, что я не люблю, когда мое имя пишут с ошибками. Пишется оно так: S-T-R-A-N-G. Если я окажусь и Лондоне, я разорву вас на кусочки, получится Р-В-А-Н-Ь.

Преданный Вам, Джон Стрэнг.

Выпивка и записи военных речей Уинстона Черчилля – вот, пожалуй, и все, что могло доставить моему отцу удовольствие. Когда риторика его кумира была особенно волнующей, он мог даже всплакнуть, и преувеличенные толстыми линзами потоки слез запруживали пространство за очками.

Но уж лучше бы так. Хуже всего нам приходилось, когда он учил нас боксировать. Он считал, что у меня плохая координация, усугубленная хромотой, а Бернард казался ему слишком уж женственным. Он купил нам дешевые пластиковые перчатки и устроил в гостиной ринг, обозначив углы четырьмя дорожными тумбами.

Боксировать мне не нравилось, а Бернарду и того меньше, но отец заставлял нас биться, пока один или оба не начинали реветь от боли и унижения. Перчатки больно ранили и оставляли глубокие царапины, так что после боя казалось, будто мы не боксировали, а дрались на ножах. Бернард был старше, крупнее, с увесистыми кулаками, я же был злее и быстро просек, что если бить с размаху по касательной, то будет куда больнее, нежели от прямого удара.

– Давай, Рой! – кричал отец. – Бей, бей его, сынок… Подтянись, Бернард… что ты его шлепаешь, слюнтяй… – Его тренерские советы всегда имели односторонний характер. Перед боем он часто шептал мне на ухо: – Сынок, помни, ты – Стрэнг. А он нет. Понял? Не забывай, ты защищаешь наше имя. Он носит ту же фамилию, но на самом деле никакой он не Стрэнг, ублюдок гребаный, засранец, вот он кто.

Однажды, когда я подбил Бернарду глаз и раскроил губу, Джон заорал, едва сдерживаясь: – Давай, Рой, сунь ему в глаз как следует! Вышиби его на хуй!

И я долбил в раскрасневшееся девичье лицо, собирая все силы для очередного удара и читая в глазах Бернарда обиду и непонимание.

БАМ

ПИДОР ГРЕБАНЫЙ

БАМ

ПОЛУЧАЙ, МЕШОК С ДЕРЬМОМ

БАМ

Я распорол ему бровь, ударив заостренным концом перчатки. Я дернулся от страха и хотел уже прекратить: кровь застилала Бернарду лицо. Я уже опустил было руки, но когда я обернулся на папу, тот издал воинственный рев:

– МОЧИ НА ХУЙ, ПЛЕННЫХ НЕ БЕРЕМ!

И я колотил по искаженному ужасом лицу моего сводного брата. Он уже совсем раскис, опустил руки, а я все колошматил его, подгоняемый бешеными воплями Джона. Бернард отвернулся, захныкал и, выбежав из комнаты, закрылся в туалете.

– Тебе придется научиться постоять за себя, Бернард! – ухмыльнулся Джон. Он немного нервничал, так как мама, вернувшись из магазина, вряд ли обрадовалась бы, обнаружив последствия битвы. В данном конкретном случае я вышел победителем, но так бывало не всегда. Иногда мне самому приходилось ретироваться, когда боль и унижение переполняли меня.

В такие минуты я завидовал своему младшему брату Элджину, который тихо покачивался или едва слышно мурлыкал себе под нос, замурованный в собственном мире, где не было этих мучений. Может быть, Элджин был прав; может быть, это была форма психической защиты. Иногда я завидовал аутизму Элджина. Теперь мне нечего завидовать – я так же спокоен и отстранен от всего на свете.

Что касается меня и Бернарда, результатом кулачных боев стали страх перед отцом и взаимная ненависть.

Бернард был

Бернард… все, теперь уже поздно.

Ко мне пришли медсестры. Делать какие-то процедуры.

ЭТО ВСЕГДА НЕПРИЯТНО

Переверни полено, чтоб оно не прогнило насквозь…

Мне надо углубиться.

Глубже.

ГЛУБЖЕ

ГЛУБЖЕ

Подальше от них.

Уже лучше.

Пришло время

отправиться

на охоту

Богатейший национальный парк. Он уникален. Это единственный в мире заповедник, расположенный в большом городе, всего в нескольких милях от центра, где во всем великолепии обитают крупные хищники и их травоядная добыча, как полвека тому назад.

–Истер Роуд Найроби, нет, не то, глубже, глубже-

Парк занимает площадь примерно 80 квадратных километров. Несмотря на относительно небольшие для этой части света размеры заповедника, в нем сосредоточено множество природных зон. При входе…

вот

бля

я

снова

подымаюсь

– плохие новости, я вела себя как дура. Как только он получил, чего хотел, его и след простыл. Он вернулся к своей обычной жизни, а я осталась снова одна. У разбитого корыта. Сама виновата. Думать надо было.

Я еще недостаточно глубоко. Я ее слышу. Сестра Патриция Дивайн. Она мне исповедуется. Я ее священник – прямо с грядки – ни поддержать, ни осудить я не могу. Что ж, лучшей роли и не сыщешь.

– Каждый раз ты думаешь, что этот не такой, как все, и я, видимо, даю волю чувствам, забываю про все на свете и вижу только то, что мне хочется видеть. Он был такой милый, чудный парень, он все понимал, конечно, пока не затащил меня в койку…

Всхлипывания.

– … зачем я тебе это рассказываю… а почему бы нет… ты же меня даже не слышишь и вряд ли когда-либо проснешься… О Боже, прости меня, пожалуйста… Я просто расстроена, я ничего такого не имела в виду, некоторые же просыпаются… даже поправляются некоторые… Я просто сама не своя, понимаешь, Рой, этот гад залез мне не только под юбку, он залез мне в душу. Плохо, если ты пустила его в постель, – но еще хуже, если ты пустила его в свои мысли… понимаешь…

Нет.

Только не это

ГЛУБЖЕ

ГЛУБЖЕ

ГЛУБЖЕ

Муаааа! Громкий носовой звук. Воинственный клич зрелого Марабу, предупреждающего о вторжении человека. Я оборачиваюсь и вижу, как Сэнди Джеймисон смело нападает на отвратительную птицу.

– Набрасывай сеть, Рой! В сетку его, ублюдка! – кричит он.

Я чувствую, как силы покидают меня, я не могу управлять собой, все вокруг меняется; вдруг я стою на футбольном поле, в ногах у меня мяч. Я бью в пустые ворота – мяч в сетке. Два игрока в одинаковых футболках радостно набрасываются на меня, один вроде как Лексо, о нет, только не Лексо, я пытаюсь высвободиться из его медвежьих объятий, но он не отпускает, и через плечо я вижу Джеймисона: он стоит с отсутствующим видом, руки его опущены.

3. В поисках правды

Старик наш всегда был чокнутый, но с тех пор, как мы стали собираться в Южную Африку, совсем с катушек съехал. Понимал, видать, что для него – гребаного неудачника – это последний шанс что-то изменить в своей жизни; он все поставил на эту карту. Джон был постоянно на взводе, и это было сразу заметно – курил он больше обычного. Ночи напролет просиживали они с дядей Джэки, а иногда и с Тони, которому было всего четырнадцать, но для своего возраста он, в определенном смысле, казался вполне созревшим. Всякий раз, когда мы гуляли и мимо проходила молоденькая девица, он выдавливал: