Читать книгу "Эффект присутствия - Михаил Юрьевич Макаров"

Кладова псина напускала ему слюней на дубленку, а на морозе они в один момент схватились. Испоганила сучка такую дорогую вещь!

Саша, весь на эмоциях, пересказал Птицыну историю про участкового и его собаку.

— Лохматая такая, белая с рыжим, здоровая… Как эта порода называется? Еще фильм был детский, многосерийный… Лэсси, Лэсси!

— Порода называется «колли», — подсказал и.о. начальника КМ и дал Кораблёву совет не колупать сейчас дубленку, а дома, в тепле дать отойти и чистой щеточкой осторожно отчистить.

Саша соглашался, что так будет разумнее, но ходить чмошником было не в его правилах, и он никак не мог успокоиться.

— Еще у него, у участкового, вся квартира заставлена банками с томатной пастой, а в ванной — молочная фляга… Зачем ему, Львович, столько томатной пасты?

— Самогонку он из нее гонит на продажу, — нейтрально ответил Птицын, провожая взглядом резко сорвавшуюся с места рубоповскую «шестёрку». — Ах, Дениска, ах, гонщик! Полетел куда-то. Будем надеяться, что за результатом…

4

30 декабря 1999 года. Четверг.

22.45 час. — 23.30 час.

Тревожно было на душе уважаемого в определенных кругах человека, Калачёва Владимира Дементьевича. Молодая жена давно уложила ребенка, сама удалилась в спальную, а Клыч не находил себе места. Настроение совсем не походило на предпраздничное, хотя этот Новый год, в отличие от двух предыдущих и многих прошлых, ему подфартило встречать на свободе. Вроде, и нет достаточных причин для беспокойства, проблемы, обозначившиеся в последние месяцы, успешно решены. Причём так, что комар жала не подточит. Но всё равно неопределенность корёжила. Правильно мудрость народная говорит: хуже нет ждать и догонять.

Клыч достал из холодильника бутылку водки. За ужином он причастился, но уже одиннадцать вечера скоро, действие снадобья закончилось, требовалось ещё. Клыч взвесил в руке матовую литровку «Абсолюта», прикидывая, а стоит ли: завтра — долгий хлопотный день, праздничный вечер, новогодняя ночь.

«Рюмаху махну, а то не усну», — определился.

Понимал, впрочем, что не сможет заснуть и после рюмахи. Когда на таком нерве, литр надо засосать, чтобы отрубиться.

Из своих сорока трех лет Калачев, если все ходки[16] сплюсовать, отмантулил восемнадцать с половиной. Первый срок два года тянул по малолетке за «хулиганство», по «двести шестой», второй части. Потом сажали за грабеж, статья «сто сорок пятая», тоже часть вторая. Четыре года граждане судьи преподнесли. Был по жизни Клыч парнем правильным и дерзким, потому ходил в зоне в уважухе. Когда откинулся, немало уже людей с ним считалось, особенно на родимом «Текстильщике». Но столкнулись они лбами с Чесноком, тот никого не хотел праздновать. В ту пору еще не водилось слова «авторитет», говорили — «блатной» или «жулик». Конфликт случился на одной веселой хавире. Чеснок по беспределу наехал на Клыча, фуфелом обозвал. Оба были хорошо на кочерге, но Чеснок — кривее. В хате, кроме них, еще люди присутствовали. Если бы смолчал Клыч и утёрся, опарафинился[17] бы по полной. В общем, припорол он Чеснока. Приняли Клыча наутро, похмельного, ни хрена не соображавшего. Люди в хате, перед которыми Клыч парафиниться не пожелал, с лёгким сердцем ввалили его мусорам, не задумались. За убийство по «сто третьей» статье навесили Клычу восемь лет как рецидивисту. Чалился он на «шестерке», откуда вышел по сроку. По тогдашним понятиям в падлу было идти «козлиной тропой» на УДО[18].

Когда освободился в начале девяносто второго, не узнал страны и родного города Острога. Советская власть вдруг в одночасье кончилась, восторжествовала демократия. Работать отныне стало необязательно, даже сто раз судимому. Не надо париться, что тебя за тунеядство упекут, статью такую умные головы отменили. Принудительный труд запрещенным стал и на воле, и в зоне. Вышел Клыч, правда, с административным надзором[19], как полагается честному каторжанину, но и тут сюрприз приятный правители припасли. Постановили головастики, что уголовная статья за злостное нарушение правил надзора — неконституционная, и заморозили её, а потом и вовсе из кодекса вымарали. Повсюду во множестве расплодились частные собственники, кооператоры. Три шкуры эти мелкие капиталисты, торговавшие всякой разноцветной дрянью, драли с трудящихся. Жирели на глазах, забыв, что еще Христос велел делиться. Напомнила им про это братва, начала с кооператоров процент снимать. И себе на прожитье, и на общее, чтобы в зонах корешки не замерзали. Клычу, благодаря уму своему, волчьему чутью и авторитету, удалось удачно вписаться в бригаду спортсменов. Сил у боксеров имелось немеряно, а вот масла в голове дефицит был. В руках Клыча бригада стала управляемой, обзавелась оружием. Конкуренцию им составляли только судимые, но они были разобщены и хорошо известны ментам. Когда Клыч парился за Чеснока, в городе работала еще одна бригада, тоже из спортсменов, только из борцов. В восемьдесят девятом их всех пересажали. С некоторыми Клыч пересекался на зоне. Заценил — перспективные ребята, далеко пойдут, только сперва каждому по отмерянной десятке оттянуть надо.

В девяносто втором было настоящее раздолье для творчества. Задорные годы. Какая жизнь открылась! При Лёне Брежневе спиртным торговали строго с одиннадцати до семи вечера, а при Горбачеве (сам не видел, пыхтел), вообще — с двух до семи. Народ насмерть давил друг друга в очередях за водярой. А теперь, куда ни глянь, круглосуточный ларек, импортным бухлом набитый. Кабаков частных наоткрывали, в которых телки паслись охренительные. Братва поголовно тачками обзавелась, и Клыч тоже «мерина» взял в приличном состоянии, права купил. Как с неба манна свалилась.

При коммунистах чем он промышлял? На мелькомбинате с пацанами муку тырили, цыганам ее толкали по дешевке. С навару в деповской столовой портвейн пили. По «Текстильщику» Клыч гонял на трескучем мопеде. И западло это не считалось. Адмнадзор над ним висел, после девяти вечера без риска из дома не высунешься, в кабаки и на вокзал вообще ему ход был закрыт, как нигеру в белый квартал. Каждое утро к семи надо было на завод переться, за высокий забор с колючей проволокой. А там — драчёвый напильник в руки и арбайтейн, майн либен. Попробуй только прогулять или с угару прийти, тут же участковому в опорник настучат.

Как страшный сон все это вспоминается. То ли дело при новой власти: коммерсы отстегивали, братва гуляла — не жизнь, а сказка. Но некстати менты раскачались, образовали у себя