Читать книгу "Безумству храбрых... - Анатолий Пантелеевич Соболев"

обовьют тело мертвой хваткой, и придвинутся вплотную магические кровожадные глаза...

По спине побежали мурашки, стало не по себе. И вдруг — о ужас! — он почувствовал, что его действительно кто-то потащил!

С трудом Федор сообразил, что его просто-напросто вытаскивают наверх.

— Выходи! — не первый раз приказывал Степан. — Оглох, что ли? Набери больше воздуха и всплывай!

Федор с радостью исполнил приказ.

Но не так-то просто было выйти из воды. Едва он высунул голову на поверхность, как на плечи будто легли мельничьи жернова.

Долго барахтался Федор у трапа, не в силах справиться с многопудовой тяжестью скафандра.

Наконец с огромным трудом поднялся по трапу. Ноги тряслись, лицо заливал пот, будто проработал целый день, не разгибая спины. Голова кружилась, как от большой потери крови. "Мало держал воздуха", — мелькнула мысль.

Но когда сняли шлем, Федор расплылся в счастливой улыбке и оттого, что видит родные лица ребят, что видит солнце, и оттого, что — слава богу! — благополучно закончился первый спуск. И хотя в ушах звенело и перед глазами мелькали оранжевые круги, Федор хвастливо заявил:

— Скоро корабли подымать буду!

— Пупок надорвешь, — сказал Степан. — Вылазь давай на палубу.

Федор с трудом перекинул чугунные ноги через последнюю перекладину трапа.

— Толика выбросило, — сообщил Степан, снимая с Федора "манишку". — "Лапти сушил".

— Не успел воздух стравить, — оправдывался Толик, помогая Степану раздевать Федора. — Смотрю, ты от меня вниз пошел. "Куда это, — думаю, — он?" А оказывается, сам вознесся. Как ангел! Свои пузыри обгонял.

— Подбуксировали его к трапу, как понтон, — продолжал Степан, развязывая обрубковатыми пальцами плетенки у калоши. — Хотим на попа поставить — и никак! Раздулся как клещ, корму нам показывает. Эх, и "фитилил" его лейтенант! "Плохо" за спуск закатил. А Женьке Бабкину — "отлично".

Дни катились бурные и короткие, как штормовые волны. Стриженные под "нуль" ребята не имели ни минуты передышки от подъема до отбоя.

С утра в седой морозной мгле шли они на пустынный и закованный теперь в ледяной панцирь Байкал. Прикипали пальцы к горячему на морозе металлу. Коченели ребята, стоя на шланг-сигнале или на телефоне, а тот, кто был под водой, обливался горячим потом, осваивая сложное водолазное ремесло.

Пилили подо льдом дерево, железо, вязали пеньковыми концами морские узлы, сложные, как гордиевы, стропили "мачты", обследовали специально затопленную баржу и докладывали командирам свои соображения по подъему затонувшей материальной части.

После спусков шли на заснеженный пустырь в сопках на огневую подготовку. Лежали в сугробах, стреляли из "трехлинейки" и автоматов по неподвижным, движущимся и появляющимся целям.

Федор стрелял метко. Лейтенант по огневой хвалил. Зато Толику доставалось.

— Малахов! Левый глаз зажмуряй, а не оба! В жмурки играешь?

Толик, покорно выслушав окрик лейтенанта, снова крепко закрывал оба глаза и палил в белый свет.

— На фронте фрица увидишь — тоже зажмуришься? — кипятился офицер. — Он тебе быстро дырку промеж глаз просверлит. Спусковой крючок не дергай, а плавно, плавно нажимай!

На этом же пустыре, бывшем кладбище, до кровяных мозолей рыли в закаменелой от стужи земле окопы. Проваливаясь в сугробах, ходили в "атаки", падали, передвигались по-пластунски и короткими перебежками.

Женька Бабкин возмущался: "На хрена это водолазам? На море окопы рыть!" Степан Кондаков, по-крестьянски смекалистый и опытный, говорил: "В хозяйстве все пригодится. И вообще: поехал за сеном на день, а хлебушка прихвати на два". — "А сольцы на сколько?" — язвил Женька. Степан замолкал.

Мокрые от пота и снега, продрогшие и изнуренные возвращались в учебный корпус, за парты. Изучали теорию водолазного дела, водолазное снаряжение, уставы, оружие...

Вечерами в казарме, собираясь в кружок возле железной печки, пели полюбившуюся всем песню:

В Цусимском проливе далеком,

Вдали от родной земли,

На дне океана глубоком

Погибшие спят корабли...

Писали домой, что спускаются чуть ли не до центра Земли, и, сгущая краски, описывали подводные страсти-мордасти.

По ночам видели страшные сны и кричали в ужасе. Просыпались в холодном поту.

Федор нажимал на учебу. Тем, кто оканчивал водолазную школу на "отлично", предоставлялось право выбора моря для прохождения дальнейшей службы. Вася погиб под Севастополем, и Федор твердо решил отомстить за брата именно там, на Черном море.

По-разному учились ребята. Толик учился с каким-то радостным изумлением, как и все, что он делал: рыл ли окопы, мерз ли на посту, чистил ли картошку на камбузе, мазал ли по мишени.

Степан упрямо грыз гранит науки. "Что я — рыжий, хоть и рябой? Докажу! У вас по девять классов, у меня — четыре да пятый коридор". Добродушно признавался: "Запрут куда-нибудь на Север, а вы в Крыму загорать будете. Обидно!

Учеба давалась ему с трудом: сказывалось малое образование. Но Степан не пользовался шпаргалками и не слушал подсказок. Ребята знали, что подсказывать ему опасно. После занятий поднесет к носу увесистый, как гиря, кулак и спросит: "Чем пахнет?"

Был еще один отличник в водолазной школе. Женька Бабкин.

Учился играючи. На самоподготовках дрых беззастенчиво, а выходил отвечать — сыпал бойко и уверенно, хватая на лету подсказки, врал безбожно, но стаким уверенным видом, что ребята только рты разевали.

— Главное — не теряться! — пояснял Женька. — Морской закон. Водолазное дело какое? Растерялся — и мокрое место от тебя. А соврал — эка важность!

Служилось Женьке весело и легко. Любил он увильнуть от наряда, от аврала, поотираться на камбузе, где перепадал лишний кусок (великолепного водолазного пайка все же не хватало молодым и здоровым ребятам).

Каждое утро раздавалась команда: "Больным построиться в санчасть!" — и во главе группы в пять-шесть человек неизменно стоял Женька.

Когда больные возвращались из санчасти, утренняя уборка была уже закончена. Женька с серьезной миной проверял качество уборки и делал замечания: "Уборочка неважнецкая. В гальюне вонь. Что за безобразие! Порядка не знаете! Я вас выучу!" — И ржал, обнажая снеговой чистоты зубы.

Федор завидовал бесшабашности Женьки, его лихой и веселой поступи по земле. Бабкин никогда не унывал, и уж если не удавалось отвильнуть от работы, то заделывался начальником.

Так было и тогда, когда разбирали бревна