Читать книгу "Голубая цапля - Цецилия Вейт Джемисон"

оглядывалась на странной формы корзину, которую нёс вслед за нею широкоплечий, черноглазый, рыжеволосый молодой человек, франтовски одетый.

Пепси не могла оторвать глаз от дома, так страстно ей хотелось посмотреть еще раз на девочку. Она была уверена, что все трое осмотрят дом и выйдут оттуда. Однако молодой человек распахнул настежь все двери и окна с таким видом, будто он распоряжается здесь, как у себя. Женщина в черном сняла шляпу с вуалью, повесила ее и широкополую детскую шляпу на крюк, вбитый в стену у ближайшего окна. Девочка же минут пять спустя вышла на боковую галерею, неся что-то в руках. Как Пепси ни вытягивала шею, как она ни приподымалась с кресла, забывая о своих больных ногах и спине, ей никак не удалось рассмотреть, что держит ребенок на руках.

— Это котенок, — говорила про себя Пепси. — Нет! Собачка? Нет, и не собачка! Должно быть, птица: я вижу, как она трепещет крыльями. Птица, птица и большая! Престранной породы птица! Что это значит? — продолжала рассуждать про себя убогонькая, вся красная от волнения и сильного любопытства.

Незнакомая девочка села на ступеньки лестницы галереи, нежно прижимая к себе птицу и поглаживая ее перышки.

— Ну, значит, — думала Пепси, — дом за ними, иначе они не стали бы открывать окна и развешивать свои вещи. Ах, как я была бы рада…

В эту минуту по мостовой загромыхали колеса и к дверям нанятого дома подкатил громадный перевозочный фургон, сверху донизу набитый сундуками, мебелью и дорожными мешками.

Пепси с напряженным вниманием следила за разгрузкой фургона. Вдруг в комнату влетела, как вихрь, «Мышка». Короткие косички ее курчавых волос торчали в разные стороны. Улыбаясь до ушей, она скалила свои зубы, глаза ее так и сверкали от восторга. Она сидела на улице, на скамейке перед домом, увидела приезжих и поторопилась доложить своей маленькой приятельнице о необычайной новости.

— Мисс Пип! Мисс Пип! — затараторила она. — Кто-то нанял дом, что напротив нас, и сейчас туда переезжает. Я видела женщину в черном, мужчину и маленькую девочку. У нее желтые волосы и в руках длинноногий гусь. И как она с ним возится — верно, очень любит!

— Замолчи, «Мышка»! Ступай дело делать! — прикрикнула Пепси, чересчур увлеченная зрелищем на улице, чтобы слушать болтовню маленькой негритянки. — Точно я без тебя ничего не вижу. Поди лучше убери кухню: мама, того и гляди, вернется домой!

— Я убрала уже, все убрала, мисс Пип, и только что вышла отдохнуть на скамеечку перед домом, смотрю — она грязная-прегрязная. Позвольте мне ее теперь же вымыть, мисс Пип, я мигом все это устрою!

— Пожалуй, ступай, мой скамейку, — сказала, снисходительно улыбаясь, Пепси, — но помни, чтобы в кухне было все в порядке, когда вернется мама.

Такое происшествие, как появление новых жильцов, считалось настоящим событием на улице «Добрых детей». Пепси очень хорошо поняла, что выдумка «Мышки» — именно теперь мыть лавочку перед домом — была невинной хитростью: ей просто хотелось поглазеть на новых жильцов.

Наконец мебель и разные другие вещи были внесены в комнаты. Оставались два больших сундука, которые пришлось не без усилия втаскивать во входную дверь.

Как только фургон разгрузили и он уехал, входную дверь дома захлопнули и заперли изнутри. Зрители все разошлись, но Пепси с наблюдательного своего пункта продолжала следить за движениями приезжих. Она видела, как Эдраст вышел со двора, неся в руках корзину, и решила, что он пошел на базар. Она видела, как дама в черном навешивала кружевные занавески на одно окно, и тотчас уверила себя, что приезжие устраивают себе гостиную. Одна штора оставалась поднятой до позднего вечера, а другую так и не поднимали.

Наступил вечер. Пепси забыла о своих конфетах, но мать не побранила ее, и даже «Мышке» ничуть не досталось. Маделон было понятно невольное увлечение девочек новыми соседями. На следующее утро Пепси проснулась ранее обыкновенного и до такой степени торопилась усесться на обычное свое место, что едва дала матери время одеть ее. Выглянув на улицу, она убедилась, что двери и ставни у соседей еще заперты.

Но вот поднялась штора в правом окне; как раз посреди стекла вывесили курьезное объявление. В рамку был вставлен кусок белого картона, на котором было неграмотно написано красными чернилами:

«Тонкое мытье здесь делается, и заказы всех сортов»

Прочитав это объявление, Пепси успела рассмотреть, что внутри комнаты стояли столы с наваленными на них кусками кружев и кисеи, картонками, грудами детских нарядных платьиц, фартучков, дамских воротничков, манжеток и носовых платков. Ближе к окну был придвинут длинный стол, на котором аккуратно лежали бумажные катушки для швейной машины, пуговицы всевозможных размеров, тесемки, мотки шерсти, свертки лент — словом, хороший запас мелкого товара, необходимого для женского туалета.

Приводя в порядок весь свой товар, дама в черной юбке и свежей белой кофточке самодовольно осматривалась, стараясь придать комнате еще более нарядный вид. Ей оставалось только ждать заказчиков, которые не замедлят явиться.

Теперь только, впервые по смерти молодой вдовы в Грэтне, мадам Жозен вздохнула свободно и почувствовала, что стоит наконец на твердых ногах. Все так именно устроилось, как предсказывал Эдраст: молодая мать покоилась в склепе, а малютка дочь была слишком мала для того, чтобы сообщить какие-нибудь сведения о своей семье; она даже не помнила ни имени, ни фамилии родителей, потому что после тяжелого тифа память сильно ей изменила, и она ничего не могла рассказать о своей прежней жизни. Девочка до того стала слаба и апатична, что ее ничто не интересовало, кроме голубой цапли, с которой она никогда не расставалась. Сознавала ли она свою страшную потерю, горевала ли о матери — мадам Жозен не могла решить. В первые дни по выздоровлении она беспрестанно звала мать и плакала. Боясь, чтобы ребенок вторично не занемог, Жозен, нежно лаская малютку, принималась уверять ее, что мама уехала куда-то ненадолго и оставила ее с тетей Полиной, велела быть ей умницей, слушаться и любить тетю, пока мама не вернется.

«Леди Джэн» слегка отталкивала от себя Жозен, пристально и как будто строго всматривалась в улыбающееся лицо хозяйки, но никогда ей ничего не отвечала. Девочка совсем не забыла прошлого, как это воображала Жозен, и не верила ни одному ее слову, но мозг ее еще плохо работал, и она неясно соображала, что такое с ней творится. Сомневалась ли она в выдуманной истории или тосковала — никто этого не мог угадать. Она оставалась невозмутимо спокойной и послушной. Смеяться она как будто отвыкла