Читать книгу "Тайный узел - Евгений Евгеньевич Сухов"

и спросил:

— Простите, но я вынужден еще раз вернуться к этой записке. Это ваш муж писал или нет?

— Ну а кто же еще? — Нина с удивлением, смешанным со страхом, посмотрела на настырного майора. Зачем он все это спрашивает? Что ему еще непонятно? Ведь все уже рассказала!

— Это не ответ, — твердо произнес майор. — Скажите точно: вы признаете, что эта записка написана рукою вашего мужа и на ней стоит его подпись?

— Да, признаю…

Нина старалась говорить убедительно, но голос подвел, было заметно ее волнение. Ну что еще этому человеку от нее нужно? Неужели милиционер не видит, что она хочет остаться одна, что разговаривать ей тяжело, что у нее не осталось сил отвечать на его вопросы.

Виталий Викторович, в свою очередь, задавался различными вопросами, на которые не находил ответов. Главным вопросом был, конечно, следующий: Печорский повесился сам или его сначала задушили, а потом повесили, имитируя самоубийство?

Записка, оставленная Печорским, написана им самим или это подделка? Если подделка, то тогда почерк и особенно подпись довольно убедительно сработаны. Если записка фальшивая, то подделал ее тот человек, кто знал почерк Модеста Вениаминовича, имел время и возможность попрактиковаться в подделке. И не является ли этот кто-то (возможный убийца) хорошим знакомым ныне покойного Печорского? Может, кто-то из его работников или человек, вхожий в их с Ниной дом?

Почему Печорская опасается вопросов — и это весьма заметно, — касающихся подлинности предсмертной записки? И почему вдова стоит на своем, говоря, что почерк и подпись в записке принадлежат ее мужу, хотя различия написания в записке и письмах, написанных рукою Печорского, довольно заметны?

А может, все гораздо проще: Нина Печорская желала смерти своему мужу? Он намного старше ее, возможно, стал попросту ей в тягость. И если поначалу и было какое-то чувство к нему, то оно улетучилось, в пользу чего свидетельствуют соседи, указывающие на частые в последнее время размолвки и ссоры между супругами.

С деньгами и всем имуществом мужа, которое после его смерти перейдет к ней, Нина преспокойно и сытно проживет и без него. Только вот как она все это провернула? Конечно, почерк и подпись в предсмертной записке Печорская могла подделать, поскольку у нее под рукой имелись письма, написанные Модестом Вениаминовичем, и документы с его подписью. И удушить супруга, надо полагать, она тоже могла. Девонька-то крепкая! Зашла незаметно сзади, накинула муженьку на шею удавку и что есть силы сдавила… А почему бы и нет? Но вот как ей удалось подвесить Печорского на двери в гостиной? Это вопрос. Мужчина он довольно грузный, и поднять его ей одной не под силу! В таком случае ей кто-то помогал. Таинственный воздыхатель? Любовник? Ну а почему бы и нет? Печорская молодая женщина, довольно хороша собой, почему бы ей не иметь такого же молодого сердечного друга? Тогда наличие любовника многое объясняет. В том числе и охлаждение к ней Модеста Вениаминовича. Однако в этом случае имеется одно немаловажное «но»… Чтобы провернуть такую комбинацию, необходима сноровка, тяга к риску. Ни того ни другого у Нины Печорской не наблюдается. М-да-а. Задачка…

Кажется, долговязый майор все-таки отвязался от нее. (Печорская тайком взглянула на Щелкунова.) Успокоился, сидит себе на стуле, даже не пошевелится. Очевидно, размышляет о произошедшем. А что ему еще остается? Не рад, что пришлось ехать на самоубийство, вместо того чтобы сидеть за праздничным столом.

Скорее бы все это закончилось…

А эта девица в форме младшего лейтенанта все рыскает злобной мегерой по квартире, будто надеется что-то отыскать. И старый участковый с ней. Такой же ведьмак! Неужели они ее подозревают?

Печорская от нехороших мыслей невольно поежилась. Какое-то время она просидела, углубившись в собственные невеселые думы, и даже не заметила, как ушел майор. Потом пришел человек с фотоаппаратом, сделал несколько снимков распластанного на полу Печорского. За ним следом появились двое крепких мужчин в белых халатах. Погрузили без особой почтительности тело мужа на носилки и расторопно (явно спешили к новогоднему столу, чтобы выпить рюмочку-другую) вынесли его из квартиры. Снова появился неприятный майор. Дополнительных вопросов задавать больше не стал. Когда выносили тело Модеста, майор изучающе глазел на молодую вдову, так и не взглянувшую на мужа. «Пусть думает про меня, что ему вздумается, — решила Печорская, отвернувшись. — Мне безразлично».

Потом все ушли из квартиры, и молодая вдова осталась одна наедине с невеселыми мыслями. Наверху звучала громкая музыка, до случившегося никому не было дела. Жизнь продолжалась. Соседи шумно встречали Новый год.

Так Нина просидела часов до трех ночи. Затем она очнулась, огляделась, словно не понимая, что она делает в этой квартире, ставшей ей ненавистной за несколько последних месяцев; поднялась, и ноги сами понесли ее прочь из опостылевшей квартиры, от соседей, проживавших в этом доме, и вообще от всех людей. От них одни только беды. Неожиданно она сделала для себя открытие: она не любит людей. Вот только не могла понять, в какое время в ее душе произошли столь радикальные перемены. Как хорошо было бы, чтобы в этом городе кроме нее и еще одного человека не было бы больше никого.

Улица Грузинская, застроенная старинными особняками, перемежающимися с деревянными купеческими домами, была пустынна и темна. Впрочем, прохожих на улицах города не было практически часов с девяти вечера — такая привычка установилась еще в годы войны и сейчас, несмотря на начавшийся третий год мирной жизни, еще не изжилась.

Пустынные улицы вполне устраивали Нину. Как хорошо, что нет прохожих! Не нужно было никому смотреть в глаза и уступать дорогу. И никто не провожал ее участливым взглядом, что она всегда чувствовала: «Новый год, а женщина одна, видно, не все у нее в жизни в порядке».

Нина Печорская шла, куда глаза глядят и несут ноги. Она миновала перекрестки с улицей Гоголя, Комлева и Толстого. Уже когда она подходила к Варваринской церкви, давно прекратившей не приветствовавшиеся советской властью богослужения, с отбитыми крестами на куполах и вывеской протезной мастерской над входом, ее неожиданно громко окликнули:

— Гражданочка!

Печорская медленно оглянулась. В нескольких метрах от нее был конный милицейский патруль из двух человек. Один милиционер, парень немногим за двадцать, ловко спешился, подошел к ней и удивленно поинтересовался:

— Вы что одна гуляете в такое время?

— А что — разве это запрещено? — с вызовом ответила Печорская, глядя милиционеру прямо в глаза. Нина вдруг с некоторым удивлением для себя осознала, что за последние часы в ее сознании произошли серьезные перемены — страх куда-то улетучился.